Псих. Дилогия

Заглушив мотор, я вышел из слияния.

– Ух, - выдохнул Студень, опираясь на подлокотники и с трудом вытаскивая своё тело из кресла.
– Вроде, живые.

– Ну, аттракцион!
– восхитился Полоз.
– Даже если мы не сделаем ничего, кроме этого полёта, нас и то год будут вспоминать!

– Хорошо бы ещё, чтоб не посмертно, - пробурчал Студень.
– Я теперь не так боюсь того, что нас легавые повяжут, как того, что нас Птаха на лету угробит.

– Ладно, парни. Пошли, - скомандовал Кот.

На выходе я легонько придержал лейтенанта за рукав.

– Ну, что ещё?
– недовольно спросил он, когда мы остались вдвоём.

– Есть проблема, Кот. Я ведь не знаю точно, на сколько пассажиров рассчитана та бронированная леталка. Обычно в ней пилот и ещё трое - два охранника и старик. Какой-то запас обязательно должен быть, так что пятерых с высокой вероятностью она потянет. Больше - уже риск. Или не вместимся, или перегрузимся и потеряем в манёвре. Управляемость там и так вряд ли хорошая.

– На то ты и нейродрайвер, - дёрнул бровью лейтенант.
– Впрочем, не вижу, в чем ты тут нашёл проблему. Четверых будет более чем достаточно.

– Ребята все уверены, что пойдут на дело.

– Это всего лишь вопрос денег, Птаха. Разработка и подготовка - тоже участие в операции, так что свой кусок каждый получит. Поменьше, естественно, ну так ведь и риска меньше, а кусок все равно выйдет нехилый. Если дело выгорит, конечно.

Кот пожевал губами, добавил:

– Но, может быть, ты и прав. Уже пора всё это утрясти.

Вслед за лейтенантом я вышел из машины - и только теперь обнаружил, что на этот раз мне досталась жёлтая леталка, на бортах которой изображены весело отплясывающие ярко-розовые мартышки.

– Кот, - задумчиво поинтересовался я, - розовые мартышки тебя не смущают?

Лейтенант хмыкнул.

– На дело мы на этой тачке не пойдём, Птаха, - объяснил он мне тоном, каким разговаривают с надоедливым маленьким ребёнком.
– Это так, развлечение и тебе тренировка. Для дела мы леталку сопрём прямо в городе, я уже присмотрел, где. Всё будет чётко. Главное, сам не облажайся.

11.

В выборе леталки для "дела" наш лейтенант превзошёл себя - розовые мартышки перед этим просто бледнели.

По медленно просыпающемуся, ещё необычно тихому, только-только умывшемуся рассветными лучами городу мы пёрли напрямик через центр к заветному казино на ярко-красной, как бычья ярость, несуразной, как жук-богомол, и иллюминированной, как новогодняя ёлка пожарной машине, угнанной нами прямо из депо.

Время мы выдерживали чётко. На подлёте к крыше Кот дал знак, и я врубил сирену. Мощный бас пожарного ревуна заставил содрогнуться благополучных обывателей, ранними пташками спешащих поутру на хорошо оплачиваемую работу, и тех, кто в это же время с работы возвращается, удовлетворённый ещё одними спокойно прожитыми сутками; вырвал из сладкого утреннего полусна мирно дремлющих сторожей в пустых зданиях и заведениях; встрепенулись, показалось мне, даже листья деревьев на бульваре. Каждый из людей, наверное, с облегчением подумал в эту секунду: "Какое счастье, что это не ко мне".

На крыше казино двое охранников, только что подсадивших на подножку флайкара старичка-казначея и уже поднимавшихся следом, остановились и посмотрели в нашу сторону.

***

Вечер накануне ограбления я провёл с Ликой.

В этот раз я принёс с собой бутылку вина - ординарного красного.

– Можешь не пить, - сказал я суховато, прямо в дверях демонстрируя хозяйке свою покупку.
– Я сам выпью бокал, максимум два. Но орать не смей. Сегодня не смей.

– Я не буду, - отозвалась она тихо.
– Сегодня не буду, милый. И даже выпью с тобой немного. Только... видишь ли, Птаха, у меня нет бокалов.

Так что мы цедили кислое и терпкое вино из гранёных стаканов, мелкими глоточками, а вслед за каждым глоточком клали в рот по арахисовому орешку в глазури из чёрного шоколада, катали орешек на языке, чтобы глазурь чуть подтаяла, а потом раскусывали эту ароматно-горьковатую сладость, и снова делали глоточек вина.

– Остался один орешек, - вздохнула Лика, поднимая тёмно-коричневую горошину тонкими пальцами с ярко-алыми коготками.
– Возьми себе. На удачу.

Я покатал орешек по ладони и сунул в нагрудный карман.

– Нет, съешь!
– запротестовала Лика.

– Завтра, - пообещал я.

***

Тот из охранников, что уже стоял на подножке, соступил одной ногой вниз и так и застыл с обалдевшей рожей у открытого люка флайкара; второй неуверенно тянулся к лучемёту.

Бешено завывал ревун.

– Этих бей сразу пеной!
– крикнул мне Кот.
– Этих надо стопроцентно выключить!

Утяжелённая дверца люка вздрогнула и медленно поползла вниз, отсекая внутренности бронированной леталки-сейфа и от охраны, и от тех, кто вздумал бы на эти внутренности без должных оснований покуситься.

– Пену, Птаха!
– резко бросил Кот.
– Пора!

***

Весь вечер мы с Ликой почти не разговаривали.

Это не было напряжённым молчанием взволнованных людей. Скорее, наоборот - свидетельством покоя, воцарившегося в крошечной квартирке и в душах двух одиночек, случайно повстречавшихся и подаривших друг другу немного драгоценного тепла. В этот вечер мы молчали не порознь, а вместе, и редкие малозначащие фразы и реплики гармонично вплетались в это молчание, не разрушая его.

Только в первый раз пригубив вино, Лика спросила:

– Птаха, наверное, я должна сказать тост?