Психология внимания

Если известное движение приятно, то мы повторяем его до тех пор, пока продолжается связанное с ним приятное ощущение. Как только движение вызвало в нас боль, мышечные сокращения мгновенно прекращаются. Движение в этом случае задерживается с такой силой, что человеку почти невозможно преднамеренно, не торопясь, изуродовать или изрезать себя: рука невольно отказывается причинять нам боль. Есть немало приятных ощущений, которые, как только мы начали испытывать их, с неудержимой силой побуждают нас поддерживать в себе ту деятельность, которая вызывает их. Влияние наслаждений и страданий на наши движения так сильно и глубоко, что некоторые философы поспешили сделать скороспелое заключение, будто приятные и неприятные ощущения суть единственные стимулы к деятельности и будто эти ощущения кажутся иногда отсутствующими во время действия только потому, что представления, с которыми они связаны, не играют первенствующей роли в нашем сознании и вследствие этого остаются не замеченными нами.

Такая точка зрения глубоко ошибочна. Как ни важно влияние наслаждений и страданий на нашу деятельность, они все-таки далеко не единственные стимулы к движению, например, в проявлениях инстинктов и эмоций они не играют ровно никакой роли. Кто улыбается ради удовольствия улыбаться или хмурится ради удовольствия хмуриться? Разве мы краснеем, чтобы избежать неприятных ощущений, которые нам придется испытать, если мы не покраснеем? Разве мы проявляем наш гнев, печаль или страх движениями ради какого-нибудь удовольствия? Во всех этих случаях определенные движения совершаются роковым образом силой внутреннего импульса, возникающего в нашей нервной системе под влиянием внешнего стимула. Объекты гнева, любви, страха, поводы к слезам или улыбкам как в виде непосредственных впечатлений, так и в виде воспроизведенных образов обладают этой своеобразной импульсивной силой. Почему известное психическое состояние обладает этим импульсивным качеством, остается недоступным для нашего понимания. Различные психические состояния обладают этим качеством в разной степени и проявляют его по-разному. Оно бывает связано и с чувствами наслаждения и страдания, и с восприятиями, и с воспроизведенными представлениями, но ни одно из этих душевных явлений не обладает им по преимуществу.

Все состояния сознания (или связанные с ними нервные процессы) по своему существу являются источниками известных движений. Объяснить все разнообразие этих движений у различных живых существ и при различных внешних стимулах составляет проблему истории развития. Но каков бы ни был исторический генезис наблюдаемых у нас импульсов, мы должны описывать их в том виде, в каком они проявляются у человека в настоящее время. И психологи, которые считают себя обязанными усматривать в наслаждении и страдании единственные сознательные или полусознательные мотивы для импульсов к движению и для задержки движений, являются сторонниками узкой и ложной телеологии: последняя есть научный предрассудок. Если мысль о наслаждении может быть стимулом к движению, то, конечно, таким стимулом могут быть также и другие мысли. Каковы эти мысли, можно определить только при помощи опыта. Имя им — легион; ввиду этого нам придется или отвергнуть чуть не половину известных нам фактов, или отказаться от мнимонаучных упрощений.

Если в первичных актах человека ощущения наслаждений и страданий не играют никакой роли, то в производных действиях, в искусственно приобретенных актах, ставших привычными, они имеют так же мало значения. Наши ежедневные действия: одевание, раздевание, различные акты при начале работы, во время ее и по окончании, — за редкими исключениями, не связаны ни с какими чувствами наслаждения или страдания. Это идеомоторные акты. Как я дышу не ради удовольствия дышать, а просто сознаю, что дышу, так и пишу не ради удовольствия писать, а просто потому, что, раз принявшись писать и чувствуя, что голова хорошо работает и дело подвигается вперед, я вижу, что продолжаю еще писать. Кто станет утверждать, что, рассеянно играя ручкой ножа за столом, он этим доставляет себе удовольствие или избегает неприятных ощущений? Все подобные действия мы совершаем потому, что не можем в данную минуту удержаться от них; наша нервная система так именно сложилась, что эти действия таким путем проявляются у нас, и для многих бесцельных или прямо «нервических» движений мы не можем привести никаких оснований.

Представьте себе застенчивого и малообщительного человека, который неожиданно получает приглашение на семейный вечер. Бывать на таких вечерах для него сущая пытка, но в нашем присутствии он не решается отказаться и обещает приехать, в то же время проклиная себя в душе. Подобные вещи случаются постоянно с каждым из нас, и только люди с необыкновенным самообладанием редко испытывают такие состояния… (подавленная воля), проявляющаяся в подобных случаях, не только показывает, что наши действия вовсе не должны быть связаны с представлением будущего наслаждения, но и что здесь может даже не быть никакого представления будущего блага. С понятием «благо» связано гораздо больше мотивов к деятельности, чем с понятием «наслаждение». Но наши действия бывают столь же часто не связаны с идеей блага, как и с идеей наслаждения. Все болезненные импульсы, все патологические… могут служить примерами этому. Иногда дурные последствия придают запретному акту всю его заманчивость. Снимите запрет с поступка, имеющего дурные последствия, и он утратит привлекательность. В бытность мою студентом один мой товарищ выбросился из верхнего окна одного из зданий нашего колледжа и расшибся почти до смерти. Другой студент, мой хороший знакомый, ежедневно должен был проходить из своей комнаты мимо этого окна и всегда испытывал при этом сильнейший соблазн последовать примеру своего злополучного коллеги. Будучи католиком, он счел нужным сообщить духовнику о мучившем его соблазне. Выслушав его, духовник сказал:

«Вы говорите, что должны так поступить. Что же, если должны, то ступайте сейчас же и осуществите ваше намерение».

Выслушав такой совет, мой коллега тотчас образумился. Духовник знал, как подействовать на болезненно настроенного юношу. Но и в нормальном состоянии мы нередко находим соблазнительным делать что-нибудь заведомо влекущее за собой неприятные последствия. Всякий, у кого есть какая-нибудь рана, царапина или просто больной зуб, будет по временам трогать, давить больное место, именно так, чтобы вызвать боль. Если мы чувствуем около себя противный запах, мы непременно еще раз понюхаем воздух, дабы окончательно убедиться, что вонь действительно отвратительна. Не дальше как сегодня я повторял про себя бесчисленное множество раз какой-то дурацкий куплет, привлекательность которого заключалась именно в его чудовищной бессмысленности. Я всячески пытался от него отделаться, но никак не мог выкинуть его из головы.

Наши действия определяются объектом, на который направлено наше внимание. Интерес объекта — вот главное условие, от которого зависит его способность вызывать или задерживать наши действия. В состав понятия «интересное» входит не только приятное и неприятное, но и болезненно-привлекательное, и неотвязчиво-преследующее, и даже просто привычное, поскольку различные стороны последнего составляют попеременно объект нашего внимания: «то, что интересует нас» и «то, на что направлено наше внимание», в сущности, синонимы. Импульсивность идеи, по-видимому, заключается не в известного рода связи ее с путями моторного разряда (ибо все идеи находятся в том или другом отношении к некоторым путям моторного разряда), но, скорее, в некотором явлении, предваряющем действие, именно в стремительности, с которой она способна привлечь наше внимание и сделаться господствующей в области нашего сознания. Как только она сделалась господствующей, как только другие идеи оказались не в состоянии занять ее место, связанные с ней по природе движения немедленно выполняются. Иначе говоря, двигательный импульс необходимо следует за ней.

Как мы видели, и в инстинкте, и в эмоции, и в обыкновенном идеомоторном действии, и при гипнотическом внушении, и при болезненных импульсах, и при… импульс к движению сообщает просто та идея, которая в данную минуту овладела нашим вниманием. То же наблюдается и в случае, когда стимулами к действию являются наслаждение и страдание; вызывая свойственные им «волевые действия», они в то же время вытесняют из области сознания другие объекты мысли. То же бывает и при возникновении в нашем сознании окончательного решения во всех пяти описанных нами случаях решимости. Короче говоря, нельзя указать такого случая, где господствующий в нашем сознании элемент мысли не являлся бы в то же время главным условием, от которого зависит проявление импульсивной силы. Еще очевиднее, что он главное условие и для проявления задерживающей силы. Простое представление о мотивах, не благоприятствующих данному импульсу, уже задерживает последний; они налагают на известные поступки свое вето, и действия, весьма привлекательные при других условиях, становятся невозможными. Какую бодрость и энергию почувствовали бы мы, если бы могли выкинуть из головы на некоторое время наши колебания, сомнения и опасения!

Воля есть отношение между духом и «идеями». Заканчивая анализ внутренней природы волевого процесса, мы подходим к рассмотрению почти исключительно тех условий, при которых известные идеи достигают преобладания в нашем сознании. Этим простым констатированием наличия в сознании моторной идеи психология воли, собственно говоря, должна ограничиться. Сопровождающие моторную идею движения представляют собой чисто физиологическое явление, обусловленное, согласно физиологическим законам, нервными процессами, соответствующими данной идее. С появлением идеи воление заканчивается, и для самого психического акта воления несущественно, совершилось или нет желанное движение. Я хочу писать — и пишу. Я желаю чихнуть — и не могу. Я желаю, чтобы стол с другого конца комнаты самопроизвольно придвинулся ко мне, — он остается неподвижным. Мое желание так же мало может побудить меня чихнуть, как и побудить этот стол придвинуться ко мне. Но здесь в обоих случаях происходит воление так же, как и тогда, когда я захотел писать.

Словом, воление есть чисто психическое явление, которое всегда налицо там, где есть известное устойчивое состояние сознания в виде моторной идеи. Вмешательство в волевой процесс движений есть уже добавочное явление, обусловленное активностью нервных центров, функции которых лежат вне сознательной области. Если нервные центры действуют правильно, то движение точно выполняется. В противном случае получаются явления вроде пляски св. Витта, двигательной атаксии, двигательной афазии или менее значительные ненормальности в движениях. Если двигательные центры совсем не действуют, то не получается никакого движения, и мы говорим, что человек разбит параличом. Он может делать неимоверные усилия, сокращая здоровые мышцы тела, и тем не менее парализованный член будет по-прежнему оставаться неподвижным. Но во всех этих случаях воление как психический процесс остается вполне неприкосновенным.

Волевое усилие есть усилие внимания.

Итак, мы подошли к центральному пункту учения о воле, к выяснению вопроса о том, в силу какого процесса мысль об известном действии становится устойчивой в нашем сознании. В главе о внимании мы подробно рассмотрели, при каких условиях проникают в сознание и делаются в нем устойчивыми мысли, не связанные с усилием. Чтобы не повторяться, ограничимся следующим замечанием: каково бы ни было значение закона ассоциаций и связанных с ними интересов, этот закон остается главным руководящим принципом наших объяснений. Что касается случаев, когда наличие мысли сопровождается психическим явлением усилия, то здесь требуется больше разъяснений. Для нас должно быть ясно, что для произвольного волевого акта не требуется ничего иного, кроме внимания, сопряженного с усилием. Короче говоря, в случаях наиболее «произвольного» воления главнейший подвиг воли заключается в том, чтобы направить сознание на непривлекательный объект и сосредоточить на нем все внимание. В этом-то и заключается решимость воли; произойдут ли при этом ожидаемые движения или нет — уже зависит от простой физиологической случайности.