Психотехническая лига

Его разбудил охранник, принеся поднос с завтраком. Далгетти попытался прочитать мысли этого человека, но не узнал ничего, что могло бы заинтересовать его. Он с жадностью поел под дулом автомата, вернул поднос и снова лег спать. То же самое повторилось и во время ленча.

Когда он снова встал, его чувство времени сказало ему, что сейчас 14.35. На этот раз перед ним стояли три человека, три рослых субъекта.

— Идем, — сказал один из них. — Никогда еще не видел никого, кому бы так хотелось дать в ухо.

Далгетти встал, пробежавшись рукой по волосам. Рыжая щетина царапнула ладонь. Это была уловка, чтобы дать ему время подчинить свою нервную систему под полный контроль. По ощущениям это напоминало падение в страшную пропасть.

— Сколько здесь ваших парней? — спросил он.

— Достаточно. Ну же, идем!

Он уловил шепот мысли: «Пятьдесят охранников, верно? Да, думаю, что пятьдесят».

Пятьдесят! Далгетти на деревянных ногах шел между двумя из них. Пятьдесят наемных убийц! И все они прошли подготовку, он знал это. Институт выяснил, что частная армия Бертрана Мида была отлично вымуштрована. Ничего бросающегося в глаза — официально они были лишь слугами и телохранителями, — но они знали, как стрелять.

И он был один, а их — целое море. Он был один, и никто не знал, где он, и с ним могло произойти все, что угодно. Его пробирала дрожь, когда он шел вниз по коридору.

В конце коридора располагалась комната со скамьями и письменным столом. Один из охранников указал на кресло в дальнем ее конце.

— Садись, — буркнул он.

Далгетти повиновался. Путы опоясали его запястья и лодыжки, прикрепив к подлокотникам и ножкам тяжелого кресла. Еще один ремень вокруг талии. Он посмотрел вниз и увидел, что кресло болтами крепилось к полу. Один из охранников подошел к столу и включил магнитофон.

В противоположном конце комнаты открылась дверь, и вошел Томас Банкрофт. Это был крупный человек, тучный, но пышущий здоровьем; его одежда свидетельствовала о его отменно хорошем вкусе. Седовласая львиная грива, с красивыми крупными чертами лица и пронзительными голубыми глазами. Он едва заметно улыбнулся и уселся за письменный стол.

С ним была женщина… Далгетти внимательнее оглядел ее. Он ее не знал. Она была среднего роста, чуть полноватая, светлые волосы были слишком коротко обрезаны, на ее широком славянского типа лице не было никакой косметики. Молодая, в хорошей форме, движущаяся уверенным мужским шагом. Со своими серыми глазами, изящно изогнутым носом и широкими хмурыми устами она могла бы стать красавицей, если бы того захотела.

«Одна из представительниц современного типа, — подумал Далгетти. — Машина из плоти и крови, пытающаяся быть мужественнее мужчины, разочарованная и несчастная, сама еще того не понимая, и еще более озлобленная из-за этого».

На мгновение его охватила печаль, огромная жалость к миллионам людей. Они не знали себя, они сражались сами с собой как дикие звери, метались, замкнутые в ночном кошмаре. Человек мог быть так велик, если бы только получил шанс.

Он взглянул на Банкрофта.

— Я знаю вас, — сказал он, — но боюсь, что у дамы в этом отношении преимущество передо мной.

— Моя секретарша и главный ассистент, мисс Казимир. — Голос политика был звучным, как у прекрасно настроенного инструмента. Он наклонился вперед через стол. Кассета вращалась в магнитофоне в полной тишине этой звуконепроницаемой комнаты.

— Мистер Далгетти, — начал он, — я хочу, чтобы вы уяснили себе, что мы не изверги. Хотя кое-какие вещи слишком важны для того, чтобы придерживаться обычных правил. В прошлом ради них происходило много войн и, может быть, вскоре предстоит снова сражаться. Для всех было бы легче, если бы вы сейчас согласились сотрудничать с нами. Никто и никогда не узнает, что вы сделали это.

— Допустим, я отвечаю на ваши вопросы, — сказал Далгетти. — Откуда вам знать, что я говорю правду?

— Конечно же, из-за применения неоскополамина. Не думаю, что у вас к нему иммунитет. Для нас слишком большим неудобством является то, что нам приходится допрашивать вас обо всех этих сложных вещах под его воздействием, но мы, безусловно, узнаем, отвечаете ли вы правильно на наши вопросы.

— И что потом? Вы возьмете и просто отпустите меня?

Банкрофт пожал плечами.

— А почему бы и нет? Может быть, некоторое время нам придется продержать вас здесь, но скоро благодаря вам со всем этим делом будет покончено, и вы будете освобождены.

Далгетти задумался. Даже он не смог бы противостоять наркотикам правды. И еще были более радикальные процедуры, префронтальная лоботомия, например. Он содрогнулся. Кожаные путы, опоясавшие тонкую его одежды, стали влажными от пота.

Он посмотрел на Банкрофта.

— Чего вам на самом деле нужно? — спросил он. — Почему вы работаете на Бертрана Мида?

Суровый рот Банкрофта разошелся в улыбке.

— А я считал, что это вы должны отвечать на вопросы, — заметил он.

— Буду ли я отвечать или нет зависит от того, чьи это будут вопросы, — ответил Далгетти. «Протянуть время! Отдалить его, мгновение ужаса, отдалить его!» — По правде говоря, то, что мне известно о Миде, не настраивает меня на дружеский лад. Но я могу ошибаться.

— Мистер Мид — один из наиболее крупных руководителей.

— Ну да! И он также является силой, стоящей за множеством политических фигур, включая вас. Он — настоящий глава движения акционистов.

— Что вам известно об этом? — резко спросила женщина.

— Это долго рассказывать, — начал Далгетти, — но конечная цель акционизма — это… Weltannschauung [6] . Мы еще никак не можем отойти от мировых войн и их последствий. Люди повсюду отворачиваются от великих, но смутно представляемых Целей с большой буквы в сторону более спокойных и ясно видимых взглядов на жизнь.

6

С нем.: мировоззрение. (Прим. перев.)

Аналогом является период Просвещения восемнадцатого столетия, который также последовал за периодом распрей между конфликтующими фанатиками. Вера в разум растет даже в сознании населения, вместе с духом умеренности и терпимости. Возникло отношение «подождать-и-посмотреть» ко всему, включая науки и в особенности к новой, только наполовину оформившейся науке психодинамики. Мир хочет некоторое время отдохнуть.

Но знаете, подобный образ мышления имеет и недостатки. Да, он приводит к появлению замечательных мысленных структур, но в них чувствуется некий холод. Там совсем мало настоящей страстности, слишком много осторожности; искусство, к примеру, становится все больше и больше стилизованным. Старые символы: религия, суверенное государство и какая-нибудь особенная форма правительства, ради которого когда-то люди отдавали свою жизнь, сейчас открыто подвергаются насмешкам. У себя в Институте мы можем сформулировать такое схематическое условие в очень строгом уравнении.

И вам это не нравится. Люди вашего типа нуждаются в чем-то большом. Но просто конкретной величины недостаточно. Вы можете всю свою жизнь посвятить науками или межпланетной колонизации или социальным исправления, как это с радостью делают многие — но это не для вас. Там, в глубине веков, вы утеряли образ матери-Вселенной.

Вы хотите могущественной церкви или могущественного государства или обожествления чего угодно, огромного загадочного символа, который возьмет от вас все, что у вас есть, и даст взамен лишь чувство принадлежности. — Голос Далгетти стал резким. — Короче говоря, ваша психика полностью не уравновешена. Вы не можете посмотреть в глаза правде и признать, что человек — одинокое существо и что его цель должна исходить из него самого, из его души.