Птица не упадет
Шрифт:
Парламент заседал в высоком квадратном зале с галереями для гостей и прессы вдоль стен.
Стены были обшиты панелями из темного туземного дерева, над местом председателя резной навес из того же материала.
Мягкий зеленый ковер устилал пол под скамьями членов парламента, все места были заняты, все галереи переполнены, однако в зале царила напряженная соборная тишина, в которой отчетливо слышался высокий резкий голос премьер-министра. Стоя рядом с креслом председателя, премьер-министр казался маленьким, но грациозным.
— Весь комплекс
Он активно жестикулировал; Марк подался вперед, чтобы лучше видеть. При этом он коснулся ногой Бури Кортни и весь остаток речи ощущал тепло ее бедра.
— Трое полицейских были убиты при нападении на Фордсбург и еще двое тяжело ранены в стычках с отрядами забастовщиков. Эти группы вооружены современным боевым оружием, эти полувоенные отряды свободно действуют на улицах, совершая акты насилия над гражданами, над офицерами полиции, исполняющими свой долг, и над всеми, кто становится у них на пути. Они вмешиваются в работу коммунальных служб, транспорта, связи и энергоснабжения; они нападают на полицейские участки и захватывают их.
Шон Кортни, который сидел в первом ряду, закрыв глаза рукой, поднял голову и звучным голосом произнес:
— Стыд и срам!
Это был «голос после трех порций виски», и Марк не удержался от улыбки, подумав, что перед заседанием, во время ланча в клубе генерал подкрепился.
— Действительно стыд и срам, — согласился Сматс. — Забастовщики объединили вокруг себя всех безответственных и распущенных членов общества, они раздражены и обозлены. Законная забастовка переродилась в разгул ужаса и преступности. Но самое тревожное в этом деле то, что руководство забастовкой перешло к самым отчаянным и не уважающим закон людям, и эти люди стремятся не к чему иному, как свержению законного правительства и установлению большевистской анархии.
— Никогда! — прогремел Шон, и его возглас подхватили все собравшиеся.
— Парламент и страна стоят перед лицом насилия и кровопролития, какое мы считали невозможным.
Больше тишину не нарушали, и Сматс продолжил речь:
— Если правительство и можно обвинить в чем-то, то лишь в том, что оно было не в меру терпеливо и чересчур снисходительно к шахтерам; мы позволили им свободно высказывать их требования. Происходило это потому, что мы прекрасно знали характер народа и уважали права личности и возможность их свободного выражения.
— Это верно, — согласился Шон, и повсюду послышались возгласы:
— Слушайте! Слушайте! Haar! Haar!
— Однако теперь мы понимаем, что подобная терпимость обошлась нам непомерно дорого, и отныне находим ее неприемлемой. — Он помолчал и наклонил голову, а когда снова поднял, его лицо было мрачным и холодным. — Поэтому с этой минуты на всей территории Южно-Африканского союза вводится военное положение.
На долгие мгновения установилась тишина, потом градом посыпались комментарии, вопросы и восклицания.
Даже галереи смятенно загудели, переговариваясь, а репортеры, толкаясь, заспешили к выходу, торопясь добраться до телефона.
Военное положение — крайняя мера и использовалось только однажды: в 1916 году, когда Девет поднял свои отряды и выступил
против Боты и Сматса. Со скамей оппозиции неслись протестующие крики, Герцог потрясал кулаками, сверкая стеклами пенсне, другие члены правительства тоже вскочили, выражая поддержку действий премьера. Возгласы председательствующего: «К порядку! К порядку!» — потонули в общем гуле.Шон Кортни сделал знак Марку на галерее, тот показал, что понял, помог Буре встать, и повел, защищая собой, по дороге с галереи вниз по лестнице.
Генерал ждал их у выхода для посетителей. Он озабоченно хмурился; о его тревоге говорил быстрый поцелуй — он рассеянно чмокнул поднятое лицо Бури и сразу повернулся к Марку.
— Отлично, мой мальчик. — Он сжал локоть Марка. — Идем туда, где можно поговорить.
И через вход для членов парламента он провел их по лестнице под строгими портретами членов Верховного Суда в свой кабинет.
Закрыв дверь кабинета, он усадил Бурю в кресло и сказал Марку:
— Отряд собирается сегодня в десять утра. Я дозвонился до Скотта по его домашнему телефону, он уже действует. Он хороший человек. К этому времени все уже должны быть готовы, нас ждет особый поезд. Все погрузятся и в одиннадцать вечера в полном боевом порядке отправятся в Йоханнесбург.
— А как же мы?
Марк снова стал солдатом и мигом вошел в новую роль. Его место в отряде.
— Мы присоединимся к ним на месте. Мы будем сопровождать премьер-министра и проведем в дороге всю ночь. Ты поведешь одну из машин.
Шон уже за столом начал собирать портфель.
— Сколько мы проведем в дороге? До Йоханнесбурга тысяча миль, сэр, — напомнил Марк.
— Я это знаю, черт побери! — выпалил Шон. — Сколько, ну?
Шон никогда не понимал действия двигателя внутреннего сгорания, и эта нелюбовь сказывалась в том, что он не мог определить время движения, как сделал бы это при поездке на поезде или верхом.
— Приедем не раньше завтрашнего вечера: дорога плохая.
— Проклятые машины! — проворчал Шон. — Отряд на поезде опередит нас.
— Им нужно будет преодолеть всего триста миль, — выступил в защиту машин Марк. Шон хмыкнул.
— Повезешь меня. Пусть жена соберет мою походную сумку, и сам собери ранец. Мы немедленно отправляемся домой. — Он повернулся к Буре. — Ступайте с Марком, мисси. Я немного задержусь.
Марк надел ранец и подумал о том, насколько увеличилось его земное имущество с тех пор, как он поселился в доме Кортни.
Когда-то все свое добро он мог унести в карманах… Эту мысль прервал стук в дверь.
— Войдите, — сказал он, ожидая увидеть слугу. Кроме слуг, только Руфь Кортни раз в неделю добиралась до этого домика в своих инспекционных обходах, ведя вечную войну с пылью и тараканами. — Пожалуйста, отнесите это в машину, — сказал он по-зулусски, надевая перед зеркалом форменную кепку.
— Одна? — на том же языке спросила Буря Кортни, и Марк удивленно обернулся.
— Вы не должны быть здесь.
— Почему? Мне грозит похищение или надругательство?
Она закрыла дверь и прислонилась к ней, держа руки за спиной, но ее глаза были смелыми и насмешливыми.