Птица огня

Перед домом собралась такая толпа, что некоторым из задних рядов пришлось подскакивать, чтобы увидеть, что творится в передних. Поначалу шептались, потом приблизились, и понеслось: «И что? Ну как? Помочь чем?»

Музыкант обернулся и приоткрыл здоровый глаз.

– Соберите это все с пола, со стен, там вон на потолке что-то висит, – сказал он, но вместо голоса своего различил один бесцветный гул. – Накидайте в ведра, отнесите подальше куда-нибудь и закопайте поглубже.

– А что, оно может обратно залезть? – перепугался отец больной.

Музыкант не слышал вопроса, но понял его.

– Нет, – ответил он, – просто всю деревню завоняет.

Через два часа девочка сказала первые за целый месяц слова. Ее покормили, и впервые за эти мучительные дни она уснула спокойным сном, тихо посапывая и чему-то себе улыбаясь. Отец ее все трепал музыканта, чудом державшегося на ногах, все обнимал то за плечи, то за грудь, то брал за руки, то в сердцах лез целоваться. Так и простояли оба, залитые кровью, пока солнце не пошло к горизонту.

Музыкант умылся, и староста деревни принес ему две здоровенные редьки и свежий огурец, а потом еще и от себя добавил самодельные башмаки. Музыкантам не принято было платить деньгами, да и где им в деревне взяться?..

Мимо шныряли дети, шумели бегающие туда-сюда взрослые с ведрами, метлами, швабрами – дом вычищали дружно, все вместе. Музыкант посмотрел на север, потом на солнце, потом на лес.

– Тысячу лет назад последний раз тут ходил, – внезапно сказал он старосте. – Ну не совсем тут, немного дальше, там – за полями. Была тогда тропа лесная, в обход, сквозь ущелье. Есть она еще? Ходит там кто?

– Да кто ж там ходит? – махнул рукой старик. – Чушь лесная там шатается. Той тропой уже лет пятьдесят никто не ходит. А вам-то, выходит, тысячу лет, что ли?

– Да то я так, образно.

– О… тысячу – это много.

Музыкант стал прощаться, собрал в ящик инструменты, тряпки, редьки, решился уже было уходить, но староста уперся, чуть ли на за шею ухватил.

– Да куда ж теперь идти?! – староста все почему-то тянул руки к лицу музыканта. – На дорогу как выйдете – вот и темень. А там, в темноте… У нас и днем-то чего только не натерпишься! А вы обождите. Помойтесь. Искупайтесь. Потом хряпнем, за девочку-то отпраздновать. Разок-другой. Выспитесь.

Поволокли купаться.

– Купаетесь-то, поди, разом с бабами? – с надеждой поинтересовался музыкант.

– Да ну их… Бабы у нас страшные.

Вымытого потащили хряпать. В просторном и с высоченным острым потолком доме устроили кошмарную пьянку. Не пьянку даже, а какую-то бойню. Собралась, может, и не вся деревня, но все пьяницы местные уж точно. Кто-то сходу, еще в двери не протиснувшись, заорал песню про «такую недотрогу», затарантел на расстроенной лютне. Тут же откуда-то появилась целая груда народу, затанцевали, заплясали, завертелись так нескладно, кривенько, искренно и от души, что пол под ногами забегал и стены взволнованно держались из последних сил – то ли чтоб не развалиться, то ли не пуститься за компанию в пляс. На столах тотчас нарисовались кувшины с наливками, самогонами, ведра, переполненные до краев, бурдюки, капуста, редис и свекла на закуску. Кто-то притащил мясо, но что за мясо, чье мясо – осталось загадкой.

Пока буйствовали и танцевали одно ведро перевернули на пол. Кто-то сразу рванул в драку, кому-то дали в глаз, кому-то в зуб, кого-то вытолкали в зад, причем сразу в окно. А кто-то бросился собирать с пола – сперва пытались кружками зачерпывать, потом мокрыми тряпками. Один, совсем худосочный и с лисьей тощей мордой, свалился хоть полизать, но его оттащили за шкирку и куда-то кинули. Потом опять загрохотали танцы, уже совсем несуразные – кто что имел, тот тем и дергал. В уголке компания подралась из-за женщины. Один мужичок спьяну вывалился в окно. Пока бегали его искать, он вернулся обратно тем же путем, что и вышел. Раздосадованные искатели, не найдя ничего под окном, выбросили вернувшегося снова, но следом не пошли, а захлопнули в отместку ставни. Какая-то громадная женщина полтора часа тягала за волосы двух мужиков из угла в угол. Сам музыкант полез приставать к сидевшей рядом девушке старшего возраста, но был так пьян, что, моргнув раз, увидел вместо девушки или собаку, или медведя. Потом его сгребли в охапку, потащили танцевать, дергали зачем-то за руки, за ноги. И снова он увидел ту же девушку, пошел было к ней, но тут вдруг ему в лицо ударили доски пола. Его опять ухватили под руки. Сели играть. Победивший пил, с проигравшего стягивали штаны. С музыканта их стянули очень быстро – он не успевал сопротивляться. Потом победил дважды, выпил.

А с трудом распечатав глаза, увидел ползущее по серому небу хмурое облако. Поначалу показалось, будто эту мутную тучу нещадно болтает по небу из стороны в сторону, но после нескольких тычков в затылок понял, что болтается не туча, а голова. А под головой – земля. Впрочем, вовсе и не земля, а какие-то доски. Музыкант повернул больную, переполненную пустотой голову и увидел борта телеги, на которой его куда-то увозили. Что он такого успел накуролесить ночью? Прикоснулся к штанам. Ну точно, то что с него штаны сдирали – помнил очень даже. А вот когда другие надели, холщовые, грубые, но прочные и не рваные – это оставалось выяснять воображению.

Телега музыкально скрипела и так развязно болталась из стороны в сторону, что казалось вот-вот рассыплется грудой досок. Взгляд было не сфокусировать. Музыкант кое-как приподнялся и увидел на козлах знакомого мужчину – тот приходился братом, дядей, или еще бог знает каким родственником отцу вылеченной девочки.

– Попить есть? – спросил музыкант.

Вскоре остановились у ручья. Умылись, выпили – оказалось, что жажда мучила обоих, помятых, осунувшихся, вонючих.

Солнце не показывалось из-за туч. Было уже давно за полдень.

Покатили дальше. Дорога, аккуратно выложенная камнем, спускалась сперва сквозь лес, прикрытая от солнца нависающими деревьями, от которых вниз гирляндами тянулись усыпанные цветастыми листьями ветки, потом двинулась прямо по полю, заросшему чем попало. Долго взбирались на холм, лошади дважды без команды останавливались и, взбунтовавшись, отправлялись пожевать. С холма виднелась далекая островерхая деревушка, с трех сторон окруженная маленькой речкой или большим, сверкающим и в пасмурный день ручейком.

С холма покатили так быстро, что телегу зашвыряло на камнях дороги из одной стороны в другую. Лошади повеселели, погнали – не остановить. Музыкант почувствовал, что скопившееся внутри после буйной ночи просится наружу. Перегнулся и стал с интересом рассматривать дорогу. Камни – ровненькие, аккуратные, выложенные один к другому так, что и травинка не пролезет. Недалекий отсюда Веренгорд очень гордился своей дорогой. По ней ползли туда-сюда торговые караваны со всем подряд. Хотя сегодня навстречу попалось всего двое, да и те шли пустые.

Крестьянин все что-то рассказывал музыканту. Тот слушал очень внимательно, но ничего не понял и почти ничего не услышал. Слушать было больно. Наконец объехав деревеньку стороной, прокатились мимо полей, снова взобрались на холм, и здесь, на вершине, возница почему-то задергал вожжи, остановил лошадей. Телега замерла, музыкант приподнялся снова.

– Уже? – спросил он.

– Дальше все, – виновато сказал возница. – Извините, господин доктор, но дальше – никак. И телегу отберут, и лошадь. Хорошо – если живым оставят. Уж не гневайтесь.