Птица счастья
Шрифт:
– Теперь будет о чьи рожи кулаки почесать! Мы быстренько эту сволочь… оглянуться не успеет, как окажется на кладбище. – уверенно говорит Вилен.
Да, наконец-то! Подросшие юнцы страшно завидовали отцам и дедам! Молодые с нетерпением ждали, когда же, наконец, и им, молодым, выпадет за отчизну постоять! Аж руки чешутся поддать гадам!
Утро. Вилен быстрёхонько вскочил с постели: не опоздать бы на фронт! А то… не ровён час, немецкие пролетарии вдруг революцию подымут, и тогда уж… Молодой человек плеснул воды на лицо и, не позавтракав: «Мама некогда!», бегом – в военкомат! Вся молодёжь уже здесь: и парни, и девушки. Вилен, Яшка и Захар – в ожидании… Вот… сейчас вызовут…
Рядом на стадионе, видать, ещё с ночи полно районных призывников с повестками. Скопище
Ну а всех, кто утром прибежал к военкомату, выстроил в две шеренги приземистый комиссар с заметными мешками под глазами. Он хрипло рявкнул: «Рровняйсь! Смирно! Кру-угом! Бегом отсюда – марш!» Вдогонку крикнул: «Ждите повестки!»
Вилен, Яшка и Захар прямиком кинулись в райком комсомола. И там: от ворот – поворот. Что делать? Оставалось ждать. И, как бы ребята ни стремились понюхать фронтового дыма и грудью встать за родину, им дали бронь. Каждому сказали: «Здесь твой фронт. Ты пока что нужнее здесь».
А вот Расимке-Нацмену
Повестку в своей деревне вручили на пятый день войны. Он-то сразу был уверен, что его заявление об отправке на фронт рассмотрят положительно. Так и случилось. Расимка знает, что приятелей: Артиста, Цыгана и Клопа оставили в городке. А вот он – Расим, уже завтра будет воевать за Родину! Да, там, на небесах, дед Батулла гордится им, уверен внук. И в семь утра он, как штык, должен быть в военкомате со всеми «причиндалами»! Вот теперь-то придётся повоевать по-настоящему! Это не какие-то там кулачные мордобои!
Председатель колхоза дал справную лошадку, и все три дня, что отводились на сборы, Расим ездил в лес – собирал валежник и рубил березняк на зиму. Сделал заготовку и успокоился за беременную жену-Дашу – всю зиму будет в тепле. А Даша пригорюнилась:
– Чему радуешься? Не на танцульки ведь идёшь – на смерть, – пожурила она супруга.
– Я – мужчина тебе или… как? – шутил Нацмен, укладывая в походный мешок бельё, сухари и печенье.
В последний вечер пришли деревенские: сидели-выпивали, закусывали. Вздыхали, ободряли:
– Ну ты там, на войне-то, поаккуратней! Пуля-то… она, ить, дура!
– А, может, там и моего где встретишь? Дак, передай, что, мол, мамка ждёт! Живого…
Песни в путь-дороженьку пели. Председатель сказал напутственные слова:
– Служи честно. Бей гадов без сожаления! Плохо, что меня не берут, а то показал бы им, где раки зимуют!
Председатель был одноглазый и носил чёрную повязку ещё с Финской. Расимка играл на своей губной гармошке и себе же подпевал: про любовь, про разлуку, про неродившегося сына-богатыря. Даша прилипла к мужу и плачет. «А вдруг, в последний раз я целую её? Как она будет без меня?» – думал Расим. Но… защитить страну обязан. И поздним вечером он уходил из дома. Кто знает… может, и навсегда… Крепко поцеловал Данечку.
Было тяжело и грустно – сердце рвалось на куски! Он запомнил свет в окне. Ну вот уже и овраг, и деревянный мостик. Расим оглядывается, а огонёк в окне горит, как будто посылает ему прощальный привет. Ложбина… в последний раз мелькнул огонёк и – пропал. «Прощай, Данечка, мой дорогой огонёк! Я вернусь к тебе, я обязательно к тебе вернусь!» Быстрой председательской двуколкой конюх довёз призывника до военкомата.
Новобранцев много и немолодых в том числе. Послышалась команда: «Стройсь!» Выдали обмундирование: кому-то ботинки с обмотками, Нацмену – сапоги. Считал, что повезло. Строем повели в баню. «За-пева-ай!» Это ночью-то! Все молчат. «Запевай!» Пришлось Расиму голос подать: «Ты не плачь, не плачь, моя Маруся, Я морскому делу научуся!» Песню, можно сказать, он не запел, а, всхлипывая, заорал. Строй вразлад подхватил. Так с песней и промаршировали до бани. Ну а далее: медкомиссия, мытьё, стрижка наголо. Кормёжка и сухой паёк на дорогу. Всё быстро, чётко, без суеты.
Утром – товарный поезд. Расим занял второй ярус, где сена побольше. Постелил свою шинель-скатку [3] , мешок – под голову и уснул – свалила с ног ночная канитель. Дружный храп солдат. Вагоны пошатываются из стороны в сторону, доски скрипят –
состав катит по рельсам, то, замедляя, то, ускоряя свой ход. Расиму снится что-то непонятное… Но вот поезд затормозил, загрохотал, дёрнулся и – замер на месте. Прибыли в пункт назначения.Там формировалась стрелковая дивизия. Поселили всех в казарму – бывшую среднюю школу. Постелью служили голые дощатые нары, которые красноармейцы на ночь покрывали опять же шинелью и портянками. Дисциплина военная, как положено: в шесть утра – подъём, зарядка, строем – в столовую на завтрак. Кормили негусто: чашка ухи, либо суп гороховый. На второе – толчёная картошка, пшённая или гороховая каша. На третье – чай. Многим мужикам еды не хватало на первых порах. Кто был при деньгах, бегал на рынок. Торговки вразнобой предлагали свою снедь:
3
Шинель-скатка – шинель, свёрнутая в трубку и связанная в концах для ношения через плечо.
– А вот хлебушек свежий! Вкусный, пахучий!
– Картошечка варёная, кому картошечка с укропом-маслицем?
– Сальце! Свиное сальце! Бери, бери, сыночек, свеженькое с огурчиком малосольным! Поешь – «спасибо» бабке скажешь!
Бедные новобранцы от вида всего слюною исходили!
Приняли присягу, далее – курс молодого бойца: на стадионе по восемь-десять часов учились владеть оружием: пулемётом, винтовкой, штыком по соломенным чучелам. Учились метать муляжные ручные гранаты на фанерные цели; надевать противогаз. После ужина – чистка оружия, и минут тридцать личного времени: хочешь, читай, воротничок подшивай, письма пиши… Каждые десять дней – баня и обязательная прививка под лопатку. Конечно, Расим скучал. И писал письма каждый день: Даше, председателю колхоза, деревенским приятелям. Ну и, конечно, Яшке, Виленке и Захарке. Сообщал, что вот-вот – на передовую: «Скорей бы, хоть наемся досыта!» Так мечтал не он один. Постепенно Расим входил в армейскую колею.
И вот очередное построение. Хмурый лейтенант обратился к строю. Он говорил долго и чётко:
– Товарищи красноармейцы! Напоминаю о сохранении вами военной тайны: никаких дневников! Ясно? В письмах – никаких подробностей вашего местонахождения и деталях службы. Письма должны быть оптимистичными и содержать веру в победу. Строго напоминаю о военном трибунале в случае нарушения требований военного времени. Докладываю: все ваши письма читаются надзорными службами. – Офицер обвёл солдат внимательным взглядом, помолчал. – Кроме того, с населением ровно, как и между собою, лишнего не болтать! Каски не снимать. Спиртного – ни грамма. И зарубите себе на носу: после команды «в атаку!» – ни на что не отвлекаться! Раненому бойцу помогут санитары. – Разрешается: на ходу бросить ему индивидуальный пакет. Всё. Остановка для оказания помощи будет считаться бегством с поля боя со всеми вытекающими последствиями. Вам всё ясно? – он посмотрел на солдат. – Кому неясно – шаг вперёд!
Ясно было всем.
А вскоре в казарму прибыли командиры-«зазывалы», распустили строй. «Кто в артиллеристы – ко мне!», «В автоматчики? Ко мне!», «Кто в разведку?» Все, обгоняя друг друга, кинулись в «разведку»! Но там нужно было пятнадцать человек. Расимка попал в «автоматчики». И – новая казарма в каком-то клубе. Вместо кроватей – стулья. И снова учёба: как быстро и правильно окапываться. – Война дышала в лицо, и было голодно.
В июле дивизия получила приказ срочно грузиться в эшелоны.
Ехали ночью. Куда? Никто не знал. Ходили разные догадки. Но потом стало ясно: к Сталинграду. Затормозились на одной из станций: пути разбиты, дома горят. Сгрудились сгоревшие военные эшелоны. Кругом трупы красноармейцев, снуют белые фигуры с носилками, слышен неясный говор, позвякивание уздечек и фырканье лошадей. «Вот это да-а…» Столько мёртвых Расимка не видел никогда. И пожары…
Через десять часов пути восстановили. Протяжный гудок паровоза – вагоны дёрнулись и, скрипя и повизгивая, медленно покатились по рельсам. Поехали. Светило – высоко в зените. Всё чаще беспокоят самолёты. До фронта оставалось чуть больше ста километров, поезд остановился. «Вы-гру-жайсь!» Быстрое построение, и – шагом марш: по тридцать-сорок километров без передыха!