Птица-слава

Да нет. Не чует беды лошадёнка. Не чует беды мальчишка. Глупо сидит мужик. Скользят по ухабам сани. Всё ближе и ближе. Солдатский спирается дых. Ещё минута, и знай что хватай.

И вдруг... Развернулись, как в танце, сани. Хвостом повернулась к французам лошадь. Застыла. Спрыгнул мужик на землю. Тянет с саней рядно.

– Берегись!
– закричали французы. Схватили поспешно ружья.

Пушка на них глядит.

И вот - запал в руках у крестьянина. Мальчишки восторженный вид. Пламя. Грохот. Картечи свист. Ответно раненых стон протяжный. Дорога в телах побитых.

Дело сделано. Что есть силы летит лошадёнка. Небо. Поле. Полозьев скрип.

БАСНЯ КРЫЛОВА

Капитан Ивлев из Петербурга привёз газетку, в которой была напечатана басня "Волк на псарне" стихотворца Крылова.

Стали офицеры её читать:

Волк, ночью думая залезть в овчарню,

Попал на псарню.

Далее речь шла о том, как поднялась тревога. И вот уже:

Бегут: иной с дубьём,

Иной с ружьём.

"Огня!
– кричат.
– Огня!" Пришли с огнём.

Взмолился волк, увидя свою погибель. Стал хитрить и ловчить. Уверяет, что пришёл он сюда вовсе не с целью разбоя. Клянётся, что отныне он овцам друг. Что больше никогда трогать мирных отар не станет.

Посмотрел на разбойника ловчий:

– Послушай-ка, сосед...

Ты сер, а я, приятель, сед,

И волчью вашу я давно натуру знаю;

А потому обычай мой:

С волками иначе не делать мировой,

Как снявши шкуру с них долой.

И тут же выпустил на Волка гончих стаю.

– Ба, да это же про французов!
– кричат офицеры.
– Про нашего главнокомандующего, Михайла Илларионовича. Он - ловчий. Слышали: "сед". Так это же наш фельдмаршал.

Схватили офицеры газетку, помчались к Кутузову.

– Батюшка, Михайла Илларионович! Басенка тут, в газете, про вашу светлость.

Взял Кутузов газету, не торопясь прочитал.

– Дельная басенка. Ты смотри - мастак Крылов, стихотворец. Только в сей басне один изъян.

– Нет изъяна!
– кричат офицеры.
– Всё тут доподлинно верно.

– Вот и не всё, - ответил Кутузов.
– Про главное тут забыто.

Смутились офицеры.

– Главное в том, - произнёс фельдмаршал, - что не ловчий выпустил гончих стаю. Мститель сам по себе поднялся.

Г л а в а ш е с т а я

ПОСЛЕДНИЙ КРИК НАПОЛЕОНА

РАМА

Солдат Жорж Мишле шёл в Россию с большой охотой: "Россия страна богатая. Немало добра домой привезу". Да что там Мишле, все солдаты в такое верили. Самим императором это обещано.

Стал Мишле припасать богатства. В Смоленске - шубу из горностая. В Вязьме достал дорогие подсвечники. В Гжатске - ковёр из памирской шерсти. В Москве в каком-то большом соборе похитил икону в серебряной раме.

Доволен Мишле. Взял бы ещё, да тяжесть и так большая.

"Ну, - рассуждает Мишле, - теперь пусть русские просят мир. Готов я домой к отбытию".

А русские мир не просят. Что день, то французам всё хуже и хуже. Лютым местом стала для них Москва.

И вот покатились французы. Дай бог унести из России ноги.

Поспешно стал собираться Мишле. Вещи свои пакует. Ковёр из памирской шерсти - в мешок, в ранец солдатский - подсвечники, шубу - поверх мундира. А раму куда? Раму надел на шею. Торчит из неё мародёра лицо, словно лицо святого.

Гонят французов русские. Армия бьёт. Партизаны в лесах встречают. У дорог стерегут крестьяне.

Быстрым маршем идут французы. Потеет Мишле.

Унести такое добро силы нужны немалые. Ранец плечи ему натирает. Рама тяжёлая - полпуда в ней серебра, голову веткой к дороге клонит. Шуба длинная, полы волочатся - трудно в такой идти.

Отступает французская армия. Неустанно тревожат её казаки. Кутузов в боях добивает.

Всё больше и больше отставших среди французов. Плетётся, как тень, Мишле. Отстаёт от своих солдат. Силы его покидают.

Нужно с добром расставаться.

Дошли до Гжатска. Тут, когда наступали, Мишле раздобыл ковёр. Вспомнил француз о хороших днях, поплакал. Кинул памирский ковёр.

Дошли до Вязьмы. Тут достал дорогие подсвечники. Глянул на них. Вытер слезу. Бросил подсвечники.

Дошли до Смоленска - расстался с шубой.

Расстаётся с вещами Мишле. Жалко до слёз добытого. Плачет Мишле. Ружьё незаметно бросил, ранец откинул. Однако раму упорно тащит.

– Да брось ты проклятую раму!
– кричат упрямцу товарищи.

И рад бы, да не может бросить Мишле. Не в силах Мишле расстаться. Ему богатства же были обещаны. Он, может, в Россию специально шёл ради этой серебряной рамы.

Оставили вовсе солдата силы.

Отстал за Смоленском Мишле. Отстал, отбился и помер в дороге.

Лежит в придорожной канаве рама. Торчит из неё мародёра лицо, словно лицо святого.

РУЖЬЁ

Штабной офицер Хитаров, докладывая Кутузову о действиях русской армии, всегда преувеличивал наши успехи.

– Сегодня, ваша светлость, столько-то французских солдат побито. (А побито как раз в два раза меньше.)

– При таком-то деле, ваша светлость, столько-то взято в плен. (А взято - дай бог половина.)

Заметил это Кутузов и как-то:

– Выходит, голубчик, мы с одной Бонапартовой армией справились. Почитай, взялись за другую?!

Смутился Хитаров, сбавил свой пыл. Однако прошло какое-то время, и опять за то же.

– Сегодня столько-то пушек у французов отбито. (А их вовсе в этот день не отбито.)

– А партизаны доносят, что три знамени взято в плен. (И тоже, шельмец, придумал.)

Разозлился Кутузов:

– Да как ты, голубчик, смеешь доносить мне, прости старика, столь беспардонную ложь!

И тут-то Хитаров признался:

– Не могу я, ваша светлость! Оно же хочется, чтобы скорее. Чувства во мне говорят патриотические.

Подивился Кутузов:

– Скорее?..

Подумал. Позвал адъютанта:

– Подай-ка ружьё.

Опять повернулся к Хитарову:

– А знаешь ли что, голубчик? Чтобы было оно быстрее - на, получай ружьё и ступай-ка в маршевый полк немедля.