Птицеферма

Ник: В смысле?

Ник: Планы поменялись?

Ник: Почему я не в курсе?

Эмбер: Да, сегодня вечером внесли коррективы. Спокойной ночи.

Ник: Ты так шутишь, да?

Ник: Янтарная?

Ник: Глупая шутка.

Ник: Эмбер?

Ник: Ты ещё там?

Ник: Черт!

Ник: Я выезжаю к тебе.

Последние шесть сообщений не прочитаны.

* * *

Комната металлическая. Из металла вокруг всё: пол, стены, потолок, стол и даже стул, прохладу которого чувствую сквозь тонкую ткань штанов. Наручники на моих запястьях — тоже металлические, как и скоба на поверхности стола, к которой их кто-то пристегнул. Кто? Когда? В голове туман, плотно покрывающий всё то, что было до момента «здесь и сейчас».

Некоторое время рассматриваю наручники, затем опускаю взгляд на себя: на мне серая пижама. Это ведь пижама, правда? Широкие штаны и удлиненная футболка; ткань тонкая. Зябко веду плечами, отчего гремит цепочка, соединяющая браслеты на моих руках со скобой стола. Звук отдается в висках тупой болью; хочется потереть лоб, но не дотянуться. Тут же начинает чесаться нос. Дергаю цепочку наручников с силой, но ничего не происходит. Снова этот звон.

Приходится встать и наклониться к самой столешнице — только так есть возможность достать пальцами до лица. М-м, блаженство… С облегчением прикрываю глаза, а когда распахиваю — вокруг темно. От неожиданности падаю обратно на стул, его острые края больно впиваются в бедра. Звенит цепочка.

Освещение не возвращается, зато глухая до этого стена передо мной оживает, превращаясь в экран. Вернее, в первое мгновение думаю, что это экран, но нет, передо мной кое-что поинтереснее — зеркало.

Жадно вглядываюсь в прикованную к столу молодую женщину в серой одежде. Худощавая, прямой нос, тонкие губы, светлые волосы до плеч, спутанные.

Дергаю плечом, и женщина в зеркале повторяет мое движение. Значит, все-таки не галлюцинация, это я. Я… такая? Не помню. Опять хочется потереть лоб или почесать нос — видимо, нервное, — но на сей раз сижу не шевелясь.

— Добрый день, — приветствует меня мужской голос.

Вскидываю голову, верчу ею по сторонам, но так и не нахожу взглядом динамик, поэтому решаю смотреть прямо перед собой: если зеркало — все же экран, то, очевидно, мой невидимый собеседник прячется за ним.

Понимаю, что губы пересохли.

— Да пошел ты, — разлепляю их и произношу нечто, чего сама от себя не ожидаю. Вежливое «здравствуйте» или агрессивно-нервное «кто вы и где я?!» были бы в данной ситуации уместнее. Но мне не хочется кричать и требовать, мне хочется… да, именно послать подальше своих мучителей.

Теряюсь, опускаю взгляд, рассматриваю руки. У меня тонкая кость, белая кожа с синими прожилками вен. На правом предплечье синяк.

Однако голос за зеркалом не трогает моя реакция. Пожалуй, меня саму она удивила и смутила больше.

— Как вас зовут? — спрашивает он все с тем же равнодушием, что и поздоровался ранее.

Снова открываю рот и… закрываю. В голове туман. Все, что было до этого момента, — белый лист.

— Как вас зовут? — повторяет голос. Он совершенно точно принадлежит мужчине. Но живому ли? Не робот ли играет со мной в игры?

Чувствую раздражение. Опять возникает желание огрызнуться, но сдерживаюсь.

— Как вас зовут? — спрашивают меня в третий раз.

Да он издевается!

— Я не знаю! — выкрикиваю. Хочу зло, а выходит беспомощно и жалко.

Сердце гулко колотится в груди. Я правда не знаю ни кто я, ни как меня зовут, ни как здесь оказалась. Я даже эту женщину в зеркале вижу впервые. И вообще, она мне не нравится. Вон какая у нее сейчас гримаса на лице. Это… я?

Однако, кажется, голос кто-его-знает-кого удовлетворен.

— Что последнее вы помните?

Ответ «ни черта!» его устроит? Спокойно, спокойно… Выдыхаю. Напрягаюсь и действительно пытаюсь вспомнить хоть что-то. Но помню лишь эту камеру.

— Ничего, — выдыхаю, читая ужас на лице женщины в зеркале. Теперь она нравится мне ещё меньше — выглядит совсем жалко.

— Сколько будет пять умножить на восемь?

— Сорок, — отвечаю на автомате.

— Столица Нового Рима?

— Ромеро.

— В каком веке человек совершил первый полет в космос?

На этот вопрос женщина в отражении не отвечает и хмурится. Кажется, начинаю к ней привыкать.

Упрямо сжимаю губы и не собираюсь больше отвечать на вопросы из программы младших классов. Я помню ответы на все, могу даже назвать год, в который Колумб открыл Америку. И мне хочется выть и биться в своих оковах от осознания того факта, что история Старой Земли мне известна лучше, чем собственная биография.

Я — ничто. Я — белый лист…

ГЛАВА 1

Два года спустя…

Лето в этом году выдалось жарким, что удивительно, как говорят старожилы. Верю им на слово, потому что мне довелось застать лишь прошлое — ветреное и влажное. Зато тем летом отлично росли овощи. Этим же почва сохнет и трескается, а посевы приходится регулярно поливать и молиться, чтобы урожай удался. Впрочем, молиться — сильное преувеличение. Вряд ли Бог заглядывает на Пандору.

— Гагара, ты идешь?! — кричит мне Сова, закончившая свою часть работы; гремит пустым ведром.

— Догоню! — откликаюсь и делаю знак, чтобы возвращалась без меня.

Та пожимает плечами и уходит. Я не нравлюсь Сове. Она говорит, что я ещё не смирилась, а такие только вносят смуту в привычный уклад жизни.

Выливаю с помощью кривого металлического ковша остатки воды из своего ведра на чахлую ботву моркови — на урожай которой все ещё надеюсь, — и бреду к лагерю. Куда медленнее уже скрывшейся из вида Совы — тяну время. Мне некуда спешить и не к кому торопиться.

Вечереет; солнце уже не печет как сумасшедшее, но все равно жарко и душно.