Птицелов

Лукас взглянул на Рысь. Они знали, что она его дочь. Марвин тоже это знал. И всё-таки отказывался уходить без неё. Это было просто уму непостижимо. Когда они только успели спеться, почему, и, главное, как такое вообще было возможно?! Как Марвин мог выгораживать её? Зная, что она — дочь Лукаса… дочь человека, убившего его невесту, унижавшего его бесчисленное множество раз, даже теперь позорящего тем, что пытался спасти… А что может быть хуже, чем когда тебя спасает твой злейший враг? И в который уже раз…

Знать всё это, видеть всё это — и мало того, что не убить её самому, не попытаться отомстить Лукасу, — но стоять за неё теперь, когда на кону была его жизнь! Впервые получить возможность отнять у Лукаса то, что должно быть ему дорого, отплатить ему его же монетой — и не сделать этого!

Лукасу казалось, что его сшибли с ног, оглушили и продолжают бить. Всё, в чём он был непоколебимо уверен, рухнуло. Он думал, что знает этого мальчишку, знает, что у него в голове, знает, потому что сам был таким… Но он ведь никогда не был таким. И, запоздало понял Лукас, Марвин уже говорил ему об этом. Там, в Хиртоне, выходя из комнаты, в которой умерла его невеста. «Вы никогда так не поступали», — сказал он.

Не думая, что делает, не чуя под собой ног, Лукас встал и пошёл вперёд. Ойрек всё ещё орал, рыцари спорили и хохотали, жалея беднягу, Лайам стискивал челюсти, пытаясь сохранить крохи авторитета, Рысь умоляюще смотрела на Лукаса, только на него… Не на того смотришь, детка, подумал Лукас, остановившись напротив Марвина. Тот посмотрел ему в глаза. И повторил — в третий раз, но будто для него одного:

— Я никуда без неё не уйду.

Лукас ударил его так, как никого никогда не бил.

Марвина удерживали за плечи двое рослых солдат, но от неожиданности они оба разжали руки, и Марвин не просто упал — он вылетел в коридор сквозь открытую дверь, и его падение остановила только стена. Лукас стоял и смотрел, как он, хрипя, корчится на полу, и не чувствовал, что стискивает кулаки. «Как ты мог, — думал он. — Как же ты мог, ты, поганый, жалкий, ублюдочный щенок, как ты мог меня так обмануть… и так долго, так ловко меня обманывать?! Да Селест со всеми её ухищрениями просто дешёвка в сравнении с тобой! Как же ты смог… как, как только тебе это удалось?

Почему я поверил тебе? Поверил, что ты — это я?

И почему я верю в это до сих пор, хотя это и… так ужасно?»

Лукас вышел в коридор и наклонился к Марвину.

— Перестань, — еле слышно сказал он. — Не мешай мне. Я вытащу тебя отсюда. Доверься мне, Марвин, хотя бы раз.

Он сам не понимал, что говорит, но Марвин, кажется, понял и посмотрел ему в глаза:

— Я не уйду без…

— Оставь это мне. Не спорь. Я всё сделаю, как надо. Только не мешай мне.

Он ловил себя на мысли, что просит, почти умоляет, но не мог остановиться.

Марвин закрыл глаза. Лукас выпрямился.

— И хрена с два я отдам тебе твою девку, из-под трупа моего её возьмёшь! — надрывался Ойрек, понимая, что больше ему ничего не остаётся, иначе до веку над ним будет насмехаться весь гарнизон. А Ойрек не любил, когда из него делали дурака.

И Лукас его чувства вполне разделял.

— Успокойся, Ойрек, — проговорил он наконец. — Будет по-твоему. Про девчонку поговорим потом. Я здесь прежде всего…

— Как патрицианец, — закончил Ойрек и сплюнул.

Лукас молча прошёл мимо, стараясь не слушать (не слышать…) надрывное дыхание Марвина за спиной.

— Пусть мальчик немного оправится, — сказал он Лайаму. — Он должен быть в здравом уме и твёрдой памяти, чтобы засвидетельствовать обряд. А я пока хотел бы посмотреть здешнюю часовню. Здесь ведь есть часовня?

— Да, разумеется, — устало сказал Лайам.

Лукас кивнул. Ему и самому отчаянно хотелось, чтобы его сейчас все оставили в покое. Хотелось запереться в тёмной комнате и лупить кулаком в стену… Но он принял роль и играл её, как делал всю свою жизнь. Хотя и сам уже перестал понимать, зачем.

Глава 10. Возвращение

«Доверься мне, Марвин . Он сказал: Доверься мне, Марвин . Доверься. Марвин. Так, как будто я ему друг. Или сын. Он сказал это, стоя надо мной, когда я пытался вдохнуть, захлёбываясь кровью, глотая собственные зубы, которые он мне только что выбил. Доверься мне, Марвин ».

Это было так безумно и так смешно, что Марвин никак не мог отделаться от этих мыслей. Голос Лукаса, тихий, просящий, всё звучал и звучал в его голове: доверься мне, Марвин…

Марвин ему доверился.

Его отвели в комнату в дальнем конце крыла, принесли вина и горячей воды. Марвину страсть как не хотелось шевелиться — у него и так каждая кость болела от побоев, а тут ещё этот треклятый Лукас из Джейдри приложил его о стену, видимо, пытаясь таким образом продемонстрировать свои добрые намерения. Однако он всё-таки сделал усилие и, скрежеща зубами от боли, смыл с себя заскорузлую грязь и кровь. Вода и пена, которые он расплескал по каменному полу, после соприкосновения с его телом выглядели просто жутко. В придачу резаная рана на предплечье, нанесённая неизвестным нападавшим ещё до плена, никак не заживала и сочилась плохо пахнущей сукровицей. Марвин промыл её как мог тщательно, переоделся в любезно предоставленную ему чистую одежду и с большим удовольствием выплеснул помои в окно, надеясь, что как раз под ним прогуливается часовой. Правда, это и окном-то назвать было нельзя — всего лишь бойница, Марвин ни за что не протиснулся бы в неё, так что не было никакой разницы, далеко ли до земли.

Затем он исключительно для очистки совести подёргал дверь, убедился, что она надёжно заперта и завалился в постель. По большому счёту, эта холодная комната с голыми стенами мало чем отличалась от его прежней камеры, но зато тут была кровать. Марвин не собирался спать, просто за последние дни он отвык так много двигаться и страшно устал — и, разумеется, вырубился, едва коснувшись головой подушки. Если какие-то важные и спасительные мысли и пришли в его помутнённое сознание перед тем, как он уснул, то Марвин их не запомнил.

Когда он проснулся, был день; сквозь бойницу в комнату проникал тусклый зимний свет, но Марвина он едва не ослепил — так привык он к постоянно окружавшему его полумраку. В первый миг ему отчего-то показалось, что он снова в Мекмиллене — может, потому, что именно там он последний раз нормально спал, а может, сквозняки напомнили. Но через мгновение он вспомнил, что произошло вчера (ведь это было вчера?), и вдруг почувствовал, что его бьёт дрожь. Марвин отрешённо натянул было шерстяное одеяло, которым укрывался ночью, потом, спохватившись, отшвырнул его. В бадье ещё оставалось немного воды, и он яростно протёр ею воспалённые глаза. Когда он выпрямился, его шатало так, будто он выпил не меньше пинты деревенского самогона. «Проклятье, что же это со мной такое?» — встревоженно подумал Марвин, держась за стену и в бессильной злости глядя на дверь. В голове гудело, он пытался вспомнить, что говорил и делал вчера, но события дёргались в памяти беспокойными обрывками. Марвин знал только, что Лукас здесь… что они спорили с Ойреком, и ещё там была Рысь. И ещё герцогиня мертва. И ещё Рысь смотрела на Лукаса, а Марвин смотрел на алую длань Единого, вышитую на его плаще.

— Эй, ты меня слышишь, парень?

Кто-то тряс его за плечо. Марвин пошатнулся и вскинул руку со сжатым кулаком. Его запястье тут же перехватили — и он ужаснулся тому, как легко это получилось.

— Ну, ну, потише, — со смешком сказал человек. Марвин смотрел на него и не узнавал, хотя лицо казалось смутно знакомым. Наверное, он был одним из тех, кто насиловал Рысь. А, какая разница…

— Убью, — сказал Марвин. — Всех вас убью, погань…

Он всё ещё обещал им это, когда его вытолкали в коридор и повели полутёмной галереей куда-то вниз. Он подумал сперва, что обратно в подземелье, но вместо этого они вышли во двор, и пронзительная свежесть морозного воздуха заставила Марвина содрогнуться — похоже, он отвык от неё ещё больше, чем от дневного света. Кто-то накинул ему на плечи плащ. Марвин хотел сбросить его, но руки сами собой схватили ткань за края и стянули у горла. «Твою мать, Марвин из Фостейна, попробуй только поблагодарить, и удавлю тебя вместе с остальными», — прошипел он про себя, но измученная и уставшая часть его «я» не стала благодарить — у неё просто не осталось на это сил.