Птицелов

— Я этого ждал, — помолчав, признался Лукас.

— Ну конечно. То-то удивились, увидев нас в Нордеме вместе. И поэтому так легко её бросили. Для вас-то она уже была всё равно что мертва. Только от моей руки. А видите, как вышло — всё-таки не я её убил, а вы.

— Гвеннет припомнилась? — приподняв бровь, осведомился Лукас.

Это был удар ниже пояса. Марвин задохнулся и уставился на него. Спокойствие, понемногу перераставшее в торжество, разом слетело с него, будто шапка, сбитая постыдной затрещиной. Лукас наблюдал за ним, чуть прищурясь, и Марвин с ужасом осознал, что всё-таки послушно позволил впутать себя в его игру, вступил в словесный поединок, стал доказывать, кто виноват, кто на этот раз победил… И он опять хотел победить, хотя только что думал, что Ив вынудила его от этого отказаться. Выходит, нет?

Выходит, Лукас всё-таки прав? И я такой же, как он… просто моложе и глупее?

— Нет, — сказал он и, когда улыбка Лукаса стала шире, отчаянно замотал головой, не желая, чтобы Лукас воспринял это слово как ответ на свой вопрос. — Нет, я не стану… Вы спросили про Рысь. А я всё не мог понять, что ей нужно от меня… от меня, а не от вас. От вас ей хотелось только немного вашей любви, вот и всё.

— Любви, — с отвращением сказал Лукас. — Ох, Марвин… а впрочем, в твоём возрасте это простительно. Только если станешь злоупотреблять, дамы могут счесть тебя пошляком.

— Зачем вы это говорите?

— Затем, что ты меня разочаровал, — сказал Лукас и сел прямо. Он смотрел на Марвина снизу вверх, и в его взгляде было столько тоски, а в тоске — столько фальши, что Марвин ощутил приступ тошноты. — Ты так ничему и не учишься. Ну подумай сам, какое всё это имеет значение? Ты вляпался в дерьмо, причём не в первый раз, и только единожды за всё время, что я наблюдаю за тобой, повёл себя как следует — в Балендоре. Ты тогда сделал всё, чтоб победить, и должен был почувствовать бессмысленность такой победы. Чего ж ты и теперь пытаешься выйти из говна святым? Признай наконец, что главное сейчас было выжить, просто выжить и всё, так на хрена тебе сдалось остальное?

Марвин молчал долго. Дольше, чем мог себе позволить, если хотел выиграть эту битву. Но он ведь не хотел её выиграть.

Это вообще не было битвой. С самого начала не было.

— А если признаю, — сказал он, — то что?

Лукас какое-то время смотрел на него. Потом сказал совсем другим тоном:

— Марвин, да ты пойми наконец. Никто из нас не ушёл бы из Нордема живым. Ни ты, ни я, ни она. Нас бы не выпустили.

— Выпустили бы. Сэйр Лайам обещал…

— Да толку-то с твоего сэйра Лайама? Ты к нему хоть присматривался, благородная твоя башка? Он же не в себе. Совсем, видать, очумел после смерти герцогини. В этом форте пять минут до бунта, и мне вовсе не хотелось, чтобы именно наши шкуры стали для него поводом, к чему всё и шло.

— Они обещали, к тому же…

— Ты слышишь меня вообще или нет? — Лукас выпрямился и, упершись ладонями в колени, раздраженно посмотрел на Марвина. — Говорю тебе, сразу по окончании обряда Ойрек захватил бы в форте власть. Ты думаешь, почему я не хотел, чтобы он там присутствовал? Слишком удобно ему было бы — прирезать Лайама, а свалить на нас.

— Но им же… им же нужно ваше… и моё свидетельство…

— Лайаму нужно. Он хоть и сбрендил, но кое-что понимал. А из Ойрека политик такой же, как и делец. Небось, теперь продаст ребёнка Мессеры первому, кто побольше заплатит.

Марвин замер, будто громом поражённый. Эта очевидная мысль ни разу не приходила ему в голову. Больше того — он как будто совсем забыл, что младенец, надрывавшийся криком на его руках — его король… будущий король, а впрочем, какая к Ледорубу разница.

Он отрешённо ощупал свой пояс, потом огляделся по сторонам.

— Где моё оружие?

— На беса оно тебе? — проворчал Лукас. — Может, мне ещё спиной к тебе повернуться, чтоб тебе попривычней бить было?

— Дайте мне меч. Я… потом вам верну.

— Что ты несёшь?

Единый, он сам не знал, что. Поэтому сказал только то, в чём был совершенно уверен:

— Я возвращаюсь в Нордем.

Лукас сокрушённо покачал головой.

— Сядь, парень, и успокойся. У тебя жар. Вот и в бред уже понесло.

— Я возвращаюсь, — упрямо повторил Марвин. — Вы как хотите, хотя мне не понять, как вы можете быть здесь, когда ваш долг… — он запнулся и устало добавил: — Да я вообще не могу вас понять, так что уж тут… А я пойду.

Лукас несколько мгновений не сводил с него глаз.

— Из-за ребёнка, да? Коль не вышло порешить Мессеру, как тебе велели, решил приволочь своим хозяевам её ребёнка? Думаешь, это равноценная замена? — он умолк и вдруг криво улыбнулся, словно поняв что-то важное, что было поздно менять. — А впрочем, тут ты прав. Равноценная.

«О чём он говорит? — подумал Марвин. — Вроде бы о том же, о чём я, но… Единый, да как же можно так говорить об этом!»

— Он королевской крови, — чувствуя, что уже почти не может сдерживать клокотавшую в нём ярость, медленно заговорил Марвин. — Он сын сестры короля, наследник Хандл-Тера. Он в руках язычников и предателей. Я не оставлю этого так. А вы, мессер патрицианец, можете и оставить.

Лукас расхохотался.

Марвин не мог взять в толк, что тут смешного. И понял, только когда Лукас заговорил — но, Единый и Ледоруб, зря он это сделал!

— Проклятье, Марвин, и ты тоже повёлся на мой спектакль?! Боже правый, да ты мне льстишь. Нет, ну я ещё понимаю этих мужиков, которые в часовне-то были последний раз младенцами, когда их самих освящали, но ты…

— Что? — он всё ещё не понимал, а то, на что это походило, было слишком невероятно, чтобы поверить. — Вы… так вы… не…

— Не больше патрицианец, чем ты. Хотя нет, впрочем, меньше, чем ты. Право слово, много меньше!

Он всё ещё смеялся. Марвин теперь вспомнил этот смех. И ещё вспомнил, что иногда ему снилось, как кто-то смеётся — тогда ему казалось, что над ним — и этот смех походил на ветер, которым раскачивало тело Робина Дальвонта, повешенного за нарушение присяги. Просыпаясь. Марвин помнил ветер, помнил скрип верёвки и выражение перекошенного лица покойника, но смеха не помнил, потому что именно смех был хуже всего.

Марвин, шатаясь, встал. Лукас сказал правду: он горел в жару и, должно быть, бредил, иначе как объяснить, что сейчас он снова увидел лицо Робина прямо у Лукаса за спиной, в запорошенной снегом расщелине, и подумал: «Так, это хорошо, будь здесь, смотри, я исправлю то, что сделал, насколько это возможно…»

— Вы провели обряд, — сказал Марвин, удивляясь, почему не отсыхает его язык, произносящий эти слова, — не будучи посвящённым в сан. Это…

— Марвин, — в голосе Лукаса звучало и предостережение, и мольба.