Птичьи права

VI

По стеклу литая Катится вода. Человек летает — Это не беда. Никому не назло, И не на пари. Издавна навязло: Плюнь и воспари. Глянцевый, как брошка, Огибает клен, Светом из окошка Снизу озарен. Золотом латают Бездну облака, Человек летает Запросто, пока Собрались у печи, Спаяны огнем, Коротаем вечер, Думаем о нем. А погаснет дверка, Холодом дохнет — Дернется, померкнет, Ниточку порвет, Сгинет понапрасну В мороси ночной, Расползется кляксой По трубе печной.

VII

По шестнадцатиэтажкам Эхо скачет, как ядро. Тапочки, штаны, рубашка, Да помойное ведро. — Катерина, Катя, где ты, Все живое дома, спит, Только папа неодетый Мусорным ведром скрипит. Качели из железа Болтаются в ночи. Скрипят, из кожи лезут, А девочка молчит. И воздух темно-синий Хватает полным ртом. Пожалуй что простынет, Но все это потом. Шестнадцатиэтажка, Одиннадцатый час… Пожалуй, будет тяжко, Но это не сейчас.

«Не припомню, я был или не был тяжел и прожорлив…»

Не припомню, я был или не был тяжел и прожорлив, Или легкою мышкой шустрил в облетевших словах, Только пискнуло что-то, только что-то проклюнулось в горле И, вздохнув облегченно, повисаю на птичьих правах. Не пойму, не проверю — другое ли стало обличье, И не знаю что в небе там — воздух по-прежнему густ, Знаю только что новое это косноязычье Выше прежнего лепета на целый рябиновый куст.

«Не то, чтобы состоялся…»

Не то, чтобы состоялся — Но волен в подборе беды. Скорее всего — отстоялся, Как буря в стакане воды. Холодные чистые грани, И радуги бледный излом Приемлют мое содержанье. Скорее всего — повезло.

«Исповедимы торные пути…»

Исповедимы торные пути. Лишь чья-то тень по пыли пролетит, Да изредка, рассеянно скользя, Увидишь то, что поднимать нельзя: Там — из букета выпавший цветок, Там — лотерейный скомканный квиток. И, постепенно растворившись в полдне, На мысль наткнешься, Господи прости… Опомнишься — идешь путем Господним, И сквозь туман кремнистый путь блестит.

РОЖДЕСТВО

Стекло с морозной пыльцой, Остатки праздничного торта, Младенца скорбное лицо, Припоминающего что-то. И ты глядела на меня, И только головой качала, В тревожном ожиданье дня Напряжена и одичала.

«Остатки воскресной пирушки…»

Остатки воскресной пирушки На жалкие наши шиши. Утиная лапка петрушки На стылой картошке лежит… Прорвемся, но только не сразу, Потерпим еще до поры, Не знаю, как небо в алмазах, А море увидим с горы. И, венчики трав обрывая, С обрыва — в карьер и галоп. Струна задрожит мировая, И муха нацелится в лоб. И в этом предпраздничном действе Себя не узнаете вы: И щеки трясутся, как в детстве, И шляпа летит с головы…

«День почти сошел на нет…»

День почти сошел на нет. Холод небольшой, но емкий, Призрачный пространный свет Опускается на елки. Поостынь и помолчи — Дерзновения поэта Безнадежнее свечи, Мимолетнее, чем лето. Что останется — Бог весть, Но и снег и эти ели, — То, что в самом деле есть, То, что есть на самом деле. Тень касается лица, Птица резко прокричала… Свет и холод — без конца, В чистом виде — без начала.

«И снова первый снег. И комья…»

И снова первый снег. И комья Земли, травы и разной дряни Нарядней стали. И влеком я Домой, домой. Печатный пряник При ясном самоварном блеске Кусают все. А сколько пьяных В том карандашном перелеске… Короче, праздник на повестке. А я зашторился от света, Участия не принимаю, Но эту радость, гордость эту, Пока не вижу, понимаю. Пока не вижу — знаю больше: Когда земля сольется с небом Пред самым, то есть, первым снегом Светлей становится и горше. А в перелеске холод властный, Посмертный вкус рябины красной Переминаются синицы, Бьют рукавами, как возницы.

«Немного сумерек на пальцах…»

Немного сумерек на пальцах, Листок бумаги в темноте, И те потери, тени те, Которым незачем трепаться В дневном посмешище грачей, На ярком солнечном позоре — Плетя неясные узоры, Сидят, как птицы, на плече…

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ НОЧЬ

В. Леоновичу

I

Кисловатый блеск металла В облаках. И в этом блеске Серой сыпью обметало Перекрестки, перелески. Сквозь дырявый бурый гарус, Размывая свет в тумане, Прихрустит пустой Икарус, Человечка прикарманит. Вперемешку раскидало Перебранки, пересуды, Слышен дальний звон скандала, Клекот собранной посуды. Ситуацией владею. Эту полночь понимаю Как дурацкую затею, И как дар воспринимаю. Отбурлят и эти дрожжи, Долька лунная растает… Не хватает горстки дрожи, Кома в горле не хватает.

II

От кутерьмы дневной не лечит, И, раздражаясь, гонит прочь Недугом тяжким, человечьим, Одолеваемая ночь. То снег летит легко и мглисто, То начинает моросить, Уже и водки не спросить У очумелого таксиста. Стихает в подворотне драка, Непостижимая уму, Уже за полбеды до мрака Никто не нужен никому. Шквал вылетает из-за тучки, Разбрасывая прах и тлен, Срываясь с ледяной колючки, Взлетает полиэтилен, В бреду собака ли, калека Кружит на месте. Нет пути. Уже и время, платный лекарь, Остановилось. Без пяти, Уже едва мерцает Слово, И мрак, поземку проглотив, Свет выедает до основы, Выплевывая негатив.

III

На тетрадке рисую, Морщусь сквозь пелену Немощи. Все же всуе Имя не помяну. Скудны мои печали, Спущенные с цепи. Что бы ни означали — Господи, потерпи. Рикошетом задело, Бросило средь руин. Темное это дело, Тут один на один. Выскользнула монета, Шарю который год. Если выхода нету, Должен быть где-то вход. Без путеводных ниток Вытащу, что имел Скаредным аммонитом Через Девон и Мел. Проступлю в одночасье, Вытеку, как вода… Господи, не печалься, Я обращусь тогда.

IV

Ночь талая полна с краями, И ветра нет. Стоит звезда в глубокой яме, А сверху — свет. Зеленый воздух заструился В пандан ручью. Передний волхв остановился, Задул свечу. Таит цветных туманов сонмы Лесов альков. Глиссандо над рекою сонной— Каскад мальков. В траве высокой не найти, чьи Альты, басы, Чисты посвистыванья птичьи, Светлей росы. Многоголосие несется, Молчать невмочь. Под дымчатым покровом солнца Ликует ночь.