Птицы летают без компаса. В небе дорог много(Повести)

— И буду рубить, чем полковник отругает…

— Вот непонятливый, за что ругать-то?..

Из открытого люка высунулась голова сержанта:

— Товарищ полковник, ягод не хотите?

— А чего же! — живо откликнулся Потанин.

По лестнице поднялся солдат гвардейского роста с белым пушком на обветренном лице. В исцарапанной руке он держал тонкую дужку алюминиевого котелка, до краев наполненного голубицей.

— Разрешите? — робко спросил он и, торопливо зашагав, поставил котелок на край стола.

— Почему же я за ягоды ругать должен? — спросил полковник солдата.

— Не знаю, — ответил тот, удивленно хлопая ресницами. — Разрешите выйти?

— Служите недавно? — полюбопытствовал командир.

— Ага, — ответил он, будто в чем-то сознаваясь. И тут же, вроде опомнившись, выгнув вперед грудь, поправился: — Так точно! — И стал прятать в рукава исцарапанные кулаки.

— Хорошо, идите собирайте ягоды, — улыбнувшись, сказал Виктор Иванович.

Солдат, стряхнув с лица смущение, неловко повернулся и застучал по лестнице тяжелыми сапогами.

Командир глянул на нас, приглашая, набрал в горсть синих ягод. Молча к алюминиевому котелку потянулся и Яшин. За ним и я. Мы ели сочные, вкусные ягоды и не могли остановиться.

— Товарищ полковник, по радио передали: истребители на полигон вышли! — сообщил сержант.

— Принимайте! — приказал Потанин командиру эскадрильи.

Яшин неторопливо отодвинул глиняную пепельницу, набитую окурками, взял микрофон, поднялся, разглаживая плановую таблицу, смахнул налетевших на нее божьих коровок. Глянул в окно, прищурился.

На горизонте со стороны солнца показалось звено истребителей. Четверка дружно развернулась. Пара самолетов отделилась от них и пошла со снижением, прижимаясь к распадку. Все это было выполнено четко, согласованно.

— Работу разрешаю! — нажимая рычажок микрофона, бросил в эфир руководитель стрельб.

Не доходя до мишеней, истребители, поломав линию полета, резко подскочили вверх, а потом свалились на крыло и в стремительном пике пошли к цели. Истребители, пыхнув злым огнем, описали полукруг и рванулись ввысь. Послышались гулкие удары. Над головой что-то простонало, хрустнуло, точно где-то совсем рядом упало срубленное под корень дерево. От мишеней потянулись к солнцу огненные столбы пыли.

— Отлично! — доложил наблюдатель.

Запахло пороховой гарью. Лес притих, нахохлился. Птичьи голоса умолкли. Только приглушенно шумела за осинками речка.

На заходе появилась следующая пара.

— А эти почему идут по струнке? — спросил Потанин. — Почему не маневрируют? В кино, что ли, снимаются? Тоже мне вояки! Циркачи! По проволоке с шестом. — Полковник криво усмехнулся, его рот изогнулся неровной подковой, показывая золотые, зачерненные ягодой зубы.

— Почему не маневрируете? — спросил Яшин по радио.

Пара самолетов заюлила, как слаломщики на горке, уклоняясь от невидимых пуль и разрывов зенитных снарядов.

— Этим деятелям поставьте двойку! — строго сказал Виктор Иванович.

— Посмотрим, сколько попаданий будет, — спокойно заметил руководитель стрельб.

Самолеты ударили залпом. Над головой волнами колыхнулся грохот, длинно, сыпуче прошел над тайгой и упал за сопками мягко и невесомо, словно кедровые шишки в мох. На земле беспокойно забегали взрывы.

— Я же говорил, товарищ полковник! — с нескрываемой радостью воскликнул Яшин, глядя в бинокль. — По количеству попаданий им и пятерки мало!

— Неуд ставьте, говорю! — твердо пояснил Потанин и сердито посмотрел на самолеты, которые, показав гладкие спины, круто прыгнули вверх. Его взгляд из-под насупленных бровей, устремленный в пространство, как бы сверлил все на пути.

На цели один за другим выходили истребители. Сыпали на мишени огненные трассы, оставляли на земле пыльные всплески и уходили на аэродром. На каждый их заход гулко и утробно откликались распадки.

— Я — Шестьдесят пятый, работу закончил! — доложил ведущий последней пары.

— Это Смирнов с Анохиным стреляли? — поинтересовался командир, заглядывая в плановую таблицу через плечо Яшина.

— Так точно, товарищ полковник, — не глядя ответил тот.

— Сколько у них попаданий?

— Одинаковое количество. Что тот, что другой. Догнал своего ведущего Анохин. По пятерке им поставил.

— Смирнову поставьте тройку, а Анохину — пять!

— С какой это стати? — удивился комэск. — Оценки я ставлю согласно установленным нормативам, — недовольно добавил он.

— Вы что, Яшин, не выспались сегодня? — вдруг спросил Потанин. — Злы так отчего?

— Не пойму я, товарищ полковник, что вы опять надумали? — не оборачиваясь, пробурчал майор. Твердый узел галстука крепко подпер его упитанную шею.

— Ничего я не надумал. И не против ваших нормативов. Смирнов уже четвертый год по мишени бьет, у него первый класс на груди, а Анохин недавно училищный аэродром покинул. Чего же вы их равняете?

— Не я их равняю. Нормативы так требуют, мы их должны соблюдать, а не нарушать. Переступать нормативы и вам нельзя. — Яшин глянул на меня, как бы ища поддержки, но я в разговор вмешиваться не торопился.

— Ишь какие вы дисциплинированные… Заладили: нормативы, нормативы. Нормативы — это бумага. А мы не бумагу делаем, а летаем, — в том же накале продолжал полковник. — Летаем и тайгу снарядами ковыряем не из-за лихости в крови, а по надобности. В этой тайге нам бы с вами выгоднее бурых соболей разводить, женам на воротники. Вы вот в лесу сегодня были, а что же принесете своей Светлане Семеновне? Шишку… еловую! А то бы… — сердито заключил Потанин, но снова добавил: — Газеты, Яшин, надо читать, там пишут, что нормативы для нас не предел. Читать надо.

Потанин, развернув ладони в ягодных кровинках, поморщился. Над мишенями недвижно повис сизый пласт дыма. Самолетное гудение прекратилось. Стало тихо. Так тихо, что казалось, будто мы слышали мысли друг друга, а думали мы сейчас все одинаково.

В лесу послышался робкий посвист пичужки, невдалеке простучал-просигналил по дереву дятел.

Птицы возвращались к своим гнездам.

Действительно, положение у Прохорова было сложным, гораздо сложнее и непонятнее, нежели я ему создавал в воздухе на «спарке». Не менее сложным и непонятным оно казалось вначале и мне. Тем более, когда из непонятных положений выводил Прохоров, у него перед глазами были приборы. А я мысленно восстанавливал себе образы и картины всего происшедшего…