Птицы летают без компаса. В небе дорог много(Повести)

Вскоре Прохоров уверенным голосом доложил, что выпустил шасси. «Прибавь обороты, гляди за курсом», — говорю я себе, но почему-то уверен, что летчик меня слышит. Я подталкивал его своим сознанием, словно мое сознание имело силу графической системы посадки, нарисованной у него в толстой тетрадке в черном коленкоровом переплете. Все будет нормально. Нормально все будет… Яшин без фуражки, в расстегнутой куртке стоит у индикатора кругового обзора, то и дело прислоняет свой взмокший от пота лоб к резиновому голенищу-тубусу. Там ясно виден полет Прохорова в электронном переложении.

— Вон он, гребет! — послышался ликующий голос позади меня.

Самолет Прохорова прорисовался у самой кромки облаков. Точно вышел! Финтифлюшки! Где Потанин? Пусть посмотрит! А Яшин? Что же ты там уткнулся в «голенище»? Вон смотри, самолет Прохорова тепленьким из облаков вышел, весь сразу проявился. Сыграл вам «Лунную сонату»!

Истребитель с двадцатым номером на борту мягко коснулся бетонки ж, замедляя скорость, с бойкой веселостью покатился в конец полосы. Повиляв хвостом, остановился, но голосистая турбина, не дав ему «понежиться», развернула в сторону рулежной дорожки. Прохоров зарулил истребитель на заправочную полосу, выключил двигатель. Было видно, как летчик выскочил из кабины, спрыгнул с приставной лестницы и обнял техника самолета и они вместе вроде бы закружились в лихом танце. Потом летчик отбежал от машины, остановился, посмотрел на нее и снова понесся в сторону СКП, размахивая шлемофоном. Он бежал и оглядывался, будто за ним кто-то гнался.

— Во, мчится, весь в мыле, и глаза квадратные! — воскликнул дежурный штурман, глядя в окно.

Прохоров вбежал в помещение и, упруго подскочив на приступок, где сидел руководитель полетов, на одном дыхании доложил:

— Лейтенант Прохоров выполнил первый самостоятельный полет в облаках!

И вот он стоит мокрый, как мышонок. Щеки в свекольных пятнах. Улыбка растянула рот до ушей. Улыбка торжествующая и победоносная. Теперь он чувствует себя свободным, осмелевшим, равным со всеми. Сейчас нет на земле человека счастливее Прохорова! Как все-таки мучительно сладка, противоречива, а порой и обманчива жажда людей к полету!

Здесь все до предела заняты, но каждый успевает потрясти еще не остывшую от полета руку летчика, поздравить его с праздником. Казалось, что все они долго терпели, сносили, дожидаясь этого момента, а вот сегодня пришел конец их терпению и страданию. Яшин с визгом застегнул «молнию» шевретовой куртки, пригладил ладонью небогатую шевелюру, надвинул на глаза фуражку и, неторопливо приблизившись к летчику, похлопал его по плечу.

— Молодец, Прохоров, на посадочный курс вышел по струнке. Не думал даже, — промолвил он и, вздув щеки, помотал головой, а потом, повернувшись ко мне, протянул мягкую кисть руки. — И вам спасибо, товарищ майор, — поблагодарил он, а посмотрел так, будто я виноват в чем-то.

— Прохорова к телефону! — крикнул дежурный по полетам.

Лейтенант растерянно взял трубку двумя руками, сбил ею шлемофон на лоб, оголил ухо. Улыбка исчезла с лица.

— Да, слушаю вас, лейтенант Прохоров! A-а, это ты?! — Глаза его снова засветились, звонче и добрее стал голос. — Все в норме, в ажуре все, как… Да ладно, ладно, потом… — Дальше шло что-то сугубо личное, секретное. Прохоров стиснул ладонью трубку и изогнул спишу так, что на его тонкой шее был виден розовый желобок, а от него угадывалась бежавшая вниз линия острых позвонков. Он что-то говорил и говорил, но уже не слышно было. Потом он положил трубку, положил осторожно, как случайно неразорвавшуюся гранату. Отошел потихонечку от стола и прислонился спиной к стенке. Улыбка снова растянула его рот. «Окреп парень духом. Летчик в нем настоящий проклюнулся». Чувства, которые сейчас переполняли душу Прохорова, мне до боли были знакомы. Конечно, он немного удручен прошлым, что все так получилось — споткнулся, и не на первой ступеньке. Но что оно, то прошлое, с настоящим?! Главное ведь — преодолел он эту ступеньку. Не узнав горя, не узнаешь и радости. А что споткнулся — тоже приобретение, тоже зачтется, не пройдет даром. Дальше легче будет. Только нельзя забывать такие случаи, но и брать от них, как говорил Потанин, надо не злое, а умное и доброе. Авиация сама по себе жестока, оправдывает она иногда и жестокость людей, которые ею управляют. Что поделаешь, и хороший металл легко в золу превратить. Попробуй схимичь…

«А где же «Казбек»? Неужели здесь потеряли, утратили летные традиции?» — мелькнуло в сознании. И в этот момент с шумом открылась дверь, и на пороге появился старший лейтенант Смирнов, а из-за его широкого плеча выглядывал лейтенант Анохин.

— Где он, именинник? Автор такого изумительного полета? — спросил старший лейтенант и, заметив Прохорова, выдохнул из груди кубометр воздуха: — И-ех, Юра, и молчал! В военторг «Казбек» не привезли. Вот «Три богатыря» приволок. Это все равно. Угощай! Обычай ведь, традиции! Капитально! — протянул Смирнов летчику коробку с картинкой. — А мне техник с «двадцатки» сказал, что ты самостоятельно пошел, а папирос у тебя не было. Не планировали тебя.

— Да, не знал я, — начал оправдываться Прохоров, краснея. — Спасибо, Иван!

Прохоров распечатал «богатырей» и положил пачку на стол. К ней со всех сторон потянулись руки. Традиции есть традиции. Взял и я длинноствольную папиросу.

— А в семье-то как у вас, все наладилось? — осторожно полюбопытствовал я, чиркая о коробок спичку.

— В ажуре все, товарищ майор! — попыхтел летчик папиросой, втягивая в себя дым. — Вот только сейчас по телефону звонила. Беспокоится, — со сдержанной бодростью отозвался он и, как бы извиняясь, добавил: — В семье-то, знаете, всякое бывает. — Глаза его блеснули синеватыми белками.

— Бывает, бывает, — согласился я. — Теперь-то уж держите направление.

— Ясное дело.

На пороге появилась розовощекая девушка в сопровождении двух солдат с термосами и чайниками.

— Здравствуйте, вьюноши! — приветливо сказала она. — Кушать не хотите?

— О, милая женушка, елкина мать! — бросился ей навстречу старший лейтенант Смирнов. — Наливай кружку компоту, самую большую! Капитально!

— Тебе, что ль? — поинтересовалась она.

— Прохорову, Людочка! Он именинник сегодня!

— Побыстрей, побыстрей! — торопил ее муж, хлопая по шлемофону рукой, а шлемофон у него сидел на голове, как на папиросной картинке шлем у Ильи Муромца.

— Ты теперь, Людочка, своему летчику Ивану по воскресеньям сама готовишь? — спросил у официантки дежурный по полетам.

— Сама, — засмеялась Люда.

— Как, получается? — с явной подковыркой поинтересовался он, переломив ракетницу.

— Получается, — снова засмеялась она. — На вкус как, не знаю, а в общем выходит горячо.

Все громко захохотали.

Люда налила в большую синюю кружку компот и протянула ее лейтенанту Прохорову. Тот взял кружку и…

— Я Ноль один, отказал компас! Прошу завести на посадку! — послышалось в динамике, вмонтированном в пульт управления.

Все знали, что «ноль один» — это позывной полковника Потанина.

Руководитель полетов поправил красную повязку на рукаве, приподнялся с крутящегося кресла и сосредоточенно посмотрел в сторону посадочного курса. Глаза его подернулись тревогой, губы сжались в тонкую полоску.

— Штурман, внимательно следите за отметками самолета командира на планшете! — приказал он к, нажав кнопку микрофона, передал в эфир: — «Маяк»! «Маяк»! Берите на себя управление Ноль-первым!

— Ноль один! Ноль один! Я «Маяк»! Вам курс — триста двадцать градусов!

— Какой курс! Какой курс! — как ошпаренный, метнулся Яшин к руководителю полетов. — Что он там!

— Какой курс? Какой курс?! Я говорю вам, компас отказал! — теперь уже повторно загремел голос Потанина в динамике.