Птицы в небе

– Может, он был убит кем-то из здесь находящихся, и поджог совершён для сокрытия следов преступления, – сложил руки за спиной полицейский и хмуро посмотрел сначала на Уточкина, потом – ещё строже – на Шутова.

– Да, сами посудите, зачем?! – Уточкин воздел руки к небу. – Человек дирижабль строит, летать хочет. Ну, зачем ему проблемы?!

– Вот и я спрашиваю вас, зачем вам проблемы? Выкладывайте, всё, как есть! – рявкнул, нахохлившись, замерзший унтер. – Молчите? Вам же хуже!

– Так нечего нам говорить! – воскликнул Афанасий Степанович. – Вы же видите – пожарище. Сгорел дирижабль. Господин Игнатьев понёс убытки. Погиб его друг…

– Друг, у которого даже фамилию никто не знает.

– Не знаем. Бывает и так, сударь, знаешь человека, хороший человек, а что ещё нужно? А вот что фамилию спросить забыл, только у могилы вспоминаешь. Игнатьев Михайлович хороший человек, сударь, он не делает здесь ничего плохого, он строил летательный аппарат, который сожгли неизвестные. А теперь он пытается его построить заново.

– Гладко говоришь, Уточкин. Но убийство это вам не шутки… предупреждаю по-хорошему! Лучше сами всё расскажите, чем я докопаюсь. А я докопаюсь, моё слово верное. И вернусь с ордером на обыск.

– Дело понятное, сударь. Ваше право. Только нечего нам больше рассказывать.

– Ну-ну. Так и передайте господину Игнатьеву.

– Хорошо, сударь.

Унтер развернулся и уже в полной темноте побрёл по грязи. Он скрылся из глаз быстро. Но Афанасий Степанович и Глеб ещё долго стояли как вкопаные.

– Заразза, – прошипел, наконец, Глеб.

Афанасий Степанович покосился на него.

– Эти гады-то все разбежались.

Парни, едва увидели полицейских, стали расползаться в разные стороны: ещё документы начнут спрашивать, кто такие, что здесь делаете, да, мало ли что взбредёт в голову этим полицейским. И теперь работников и след простыл.

– Ничего, сейчас вот с тобой стойки-то поставим, – сдерживая усмешку, рассудительно сказал Уточкин, взглядом окидывая расчищенное пепелище, еле видневшееся в сумерках. Будто прикидывал фронт работы. – И тогда спа-а-ать…

– Чего-о-о?! – возмутился Глеб. – Ночь уже ведь!

– Чего-чего… Спать пошли, вот чего! – расхохотался Афанасий Степанович.

17. О серьгах и похоронах

День ото дня ничем не отличался. Перед глазами мелькали тарелки, чашки, цветы, зеркала, вазы, статуэтки. Сначала она их разглядывала, с удивлением поглаживая гладкие бока, осторожно ставила на место, боясь разбить. Потом перестала замечать, бегая весь день по этажам, торопясь везде успеть.

День Саши начинался затемно. Мать выходила закрыть за ней дверь и ворчала:

– Плохая работа. Темно уходишь, темно приходишь, а денег – кот наплакал. Почернела вон вся.

В доме Дорофеевых Саша неслась на кухню, набирала воды и поджигала бойлер. Это на потом, а пока перемывала ледяной водой большие кастрюли и сковороды, которые ждали её – повариха Проня, толстая, улыбчивая и с хваткой молотобойца, уже готовила завтрак.

В девять утра жилец из четвёртой квартиры уходил на службу, и она торопилась туда – убрать, пока его нет. Потому что затем уйдут из пятой, а они уходят ненадолго, надо успеть. Но к этому времени начинался обед. Проглотив наскоро причитающуюся ей порцию горячего супа с куском хлеба, выслушав медлительные замечания Прони о том, что так она совсем изведёт себя, Саша неслась к мойке.

После обеда уходили жильцы из седьмой комнаты, и она торопилась туда. Последняя, восьмая, квартира была доступна для уборки лишь с шести до девяти вечера. А в промежутках Саша должна выдраить все коридоры, лестницы, туалеты и ванные комнаты на своей половине. Ручкам дверей положено блестеть, панелям и паркету – быть натёртыми воском, самой ей положено выглядеть опрятно и улыбаться, улыбаться, улыбаться.

А через месяц Маргарита Николаевна вдруг решила попробовать Сашу в прислуживании за столом. Раньше за хозяйским столом подавала Проня, но она умудрилась сломать запястье, упав на лестнице второго этажа, заторопившись с обедом. Разбила гору посуды. Да, пора было её сменить. И спокойная, уверенная в себе, Саша показалась хозяйке самой подходящей кандидатурой.

Для этого она отстранила её от мойки посуды и перевела прислуживать к себе за столом.

– Александра, у тебя есть что-нибудь из платья? – спросила Маргарита Николаевна однажды утром, придирчиво следя за тем, как Саша наливает чай.

Ни одной капли не должно оказаться на скатерти.

– Это платье самое лучшее, Маргарита Николаевна, – Саша растерянно посмотрела на хозяйку.

– Тебе нужно будет сменить его, пусть это будет что-нибудь скромное, но новое.

– Боюсь, это невозможно, Маргарита Николаевна.

– Сегодня на обед придёт Иван, нож справа… нож справа, Саша! У нас, разумеется, – пожала плечами Дорофеева, отставляя сахарницу, – есть форменные платья, но нет твоего размера. И поэтому, дорогуша, это делается с вычетом из зарплаты прислуги. Однако для этого требуется время. Если девушка хочет работать в приличном доме, она должна стараться выглядеть прилично.

– Я могла бы попробовать ушить платье, если бы вы были так добры и дали мне его, – Саша остановилась напротив хозяйки.

А та почему-то смотрела мимо неё.

Оказывается, клиентка из пятой квартиры стояла в дверях кухни.

– Доброе утро, Аделия Петровна, – сказала Дорофеева, взгляд её стал предупредительным, но совсем чуть, ровно настолько, насколько насмешливо она относилась к этой жилице. – Иди, Саша, я позову тебя, если будет нужно. Извините, Аделия Петровна, я слушаю вас, – и тяжело вздохнула, привкус скандала она улавливала своим породистым носом издалека.

– Нет, пусть останется, – прощебетала жизнерадостно дама в голубом чудесном костюме и маленькой шляпке с откинутой вуалеткой. Содержанка из пятой квартиры, томная особа, всегда придирчиво следившая, чтобы ей оказывали уважение. – Доброе утро, Маргарита Николаевна. Я в растерянности, Маргарита Николаевна! Нам рекомендовали вас, как приличный пансион, где всё пристойно, где следят за прислугой.

– Что вы хотите этим сказать, мадам? – Дорофеева выпрямилась в кресле.

– У меня пропали серьги, – дёрнула плечиком Аделия Петровна, взяла высокую истерическую ноту и надула губы, – с бриллиантовыми бантиками.

Маргарита Николаевна встала.

– Кто у вас убирает? – спросила она.

– Вот она! – уставилась на Сашу.

– Я… – Саша покраснела, – но я ничего не брала, мадам!

– Больше никто не входит ко мне, кроме неё! – холодно продолжала та.

Маргарита Николаевна раздражённо посмотрела на Сашу. Ей не верилось, что девчонка способна на такое. Неужели ошиблась? Потом подошла к двери, открыла её и крикнула:

– Эй, кто-нибудь, пришлите ко мне Елизавету!

– Я могу позвать её, – Саша пошла было к выходу.

– Нет. Ты останешься здесь.

Аделия Петровна удовлетворённо вздёрнула свой скошенный подбородочек кверху.

Повисло тягостное молчание, нарушенное только один раз самой хозяйкой.

– Присядьте, сударыня, – сказала она с одышкой, что являлось признаком сильного гнева.

Не успела она это произнести, как в дверях появилась запыхавшаяся Елизавета.

– К вашим услугам, Маргарита Николаевна! – выпалила она.