Пугачев Победитель

Не до соблюдения обычаев теперь! Слушай, отец святой! Произнесешь проповедь...

По тетрадочке — могу.

Можешь и без тетрадочки. Обратишься к прихожанам. Скажешь им о затруднительных временах.» Призовешь к исполнению обязанностей перед государством...

У меня сего в тетрадочке нет! — всполошился отец Сергий.— Как же так — от себя? Я без тетрадочки не осилю.

Да неужели же у тебя простого живого слова не найдется? Разве трудно сказать, что вот, мол, опасность грозит всем, что с опасностью надо бороться. Ну, скажешь насчет присяги, что ли._ Взовешь к совести. Ну, придумай же что-нибудь..

Без тетрадочки?

Без тетрадочки!

Предписаний на сей предмет от властей духовных не имею..

Обойдешься и без предписаний. В селе сколько жителей?

Человек до тысячи! — отозвался студент.

Все крепостные.

В заречной части человек триста вольных.

Обратишься к ним: пускай хоть пяток парней дадут. Вбей им в головы, что это для их же блага. Ежели Емелька, не приведи господи, одержит верх, вашему Курганскому тоже не сдобровать. Пугачевцы не шутят.. Уже огромный край разорен, словно мор прошел..

Кто-то задергал снаружи ручку двери.

Кто там? — крикнул Левшин.

Это я. Наговорились? — прозвучал голос Лихачева.— Отвори!

Ну, я вас, люди добрые, больше не задерживаю!

Гости встали, как по команде.

Имею честь кланяться, господин ротмистр! — вымолвил учтиво садовник. Остальные торопливо кланялись.

Когда они ушли, в комнату влетел красивый белый с рыжими подпалинами борзой Угоняй — любимый пес молодого Лихачева, а следом вошел и сам Юрий Николаевич.

Ну что?

Ерунда! — ответил угрюмо ротмистр.— Тут студент этот... В философские размышления пустился..

Штафирка! — презрительно засмеялся Лихачев.— А я, брат, маленькую разведочку по женской части произвел. У князя дворни — видимо-невидимо. В одной швейной мастерской штук двадцать девчонок. Есть хорошенькие, шельмочки. Я с одной перемигнулся. Ксюшей кличут. Шустрая-

Взял опять книжку в сафьяновом переплете, принялся перелистывать, улегшись на диван. Угоняй лег на пол у дивана, положил умную голову на вытянутые передние лапы и смотрел лучистыми карими глазами на хозяина.

В комнату вошел старик Анемподист. Он привел с собою такого же старого повара Тита. Тит стал дребезжащим голосом докладывать, что он может приготовить на обед господам.

Тем временем отец Сергий, немец, садовник, причетник и студент шли, разговаривая, по пыльной дороге от обширного барского двора к стоявшему в четверти версты селу Курганскому.

Ему хорошо говорить—«прочитай проповедь»!— ворчал священник.— Легкое ли дело — без тетрадочки, так, от себя? Что я, староверческий начетчик, что ли? Как же это можно? Разве я вития?

Хорош гусь, нечего сказать!—в тон ему отзывался Тихон Бабушкин.—Становитесь, говорит, государь мой, под ружье! Это мне-то?! Да я, может, испытываю непреодолимое отвращение к крови. Да я даже с турками воевать не соглашусь: разве турки не такие же люди? Разве они меня чем обидели? А тут, на поди: воюй со своими же! Опять же, кричат много: пугачевцы такие, пугачевцы сякие. А я этому не верю!

Не веришь?—изумился причетник. И забулькал.

Конечно, не верю! Разве они — не такие же люди? Ну, с помещиками, действительно, может, расправляются круто. Да я разве помещик? Да у меня только той и земли, что под ногтями! Чего им со мною схватываться?

Но, молодой человек-

Оставьте, Карл Иваныч! — запальчиво выкрикнул студент.— Вы — иностранный житель. Разве вы что-нибудь понимаете?

Я ошень мало понималь! — поспешил согласиться немец.— Я только видель, что среди русский народ нет любви к порядку. Для русский народ нужен такой государь, как прусский Фридрих!

Они подходили уже к околице, когда мимо них прокатила запряженная сытою пузатою кобылкой телега. В телеге сидела молодая краснолицая баба в ярко-желтом с красными разводами платке, а кобылкой правил светловолосый парень лет двадцати. Поравнявшись с ними, парень придержал кобылку.

Чего тебе? — обратился к нему причетник.

Парень сдвинул набок шапку и вдруг звонко заржал. Баба в ответ рассыпалась серебристым смехом.

Чего ржешь?—допытывался причетник, давясь смехом.

А я тоже жеребячьей породы! — откликнулся парень. И опять заржал.

Дур-рак!—крикнул причетник.— Вот я тебя!

Парень притворился испуганным и погнал кобылку.

Телега влетела в околицу, оставляя за собою медленно рассеивавшееся облачко рыжей пыли.

Дражнится! — вымолвил причетник.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Ж

идкие, дребезжащие звуки небольшого колокола срывались с деревянной покосившейся колоколенки, растекались тонкими струйками по земле и гасли на просторе необозримых полей, замирая в камышах степной речки. За звонаря был уже знакомый нам мордатый причетник Дорофеич, с остервенением раскачивавший язык главного колокола. Подзва- нивал ему его сынишка, тринадцатилетний Кирюшка.

Бей, не жалей! — время от времени взвизгивал Дорофеич, дергая измызганную веревку.

И Кирюшка, подпрыгывая, рвал тонкие веревочки малых колоколов.

Спугнутые колокольным звоном сизые голуби, для которых колокольня служила пристанищем, носились над широко раскинутым селом, вычерчивая в голубом небе круги.

Передохнем малость, Кирька! — предложил сыну Дорофеич.— Уф-фа! Упарился дюже!

И забулькал, словно давясь смехом.

Тятька! — крикнул глядевший в пролет Кирюшка.— Чего это?

Ну?

Птица, говорю, чево летит?

Дорофеич воззрился по тому направлению, которое указывала коричневая и покрытая корою струпьев от бесчисленных царапин рука Кирюшки.

Воронье степное летит! — вымолвил Дорофеич.

Тятька! А сколько их, воронья того? Будет сто?

Сто?! Эв-ва, хватил! Тут, брат, тыщею пахнет. Одно слово — видимо-невидимо!

А куда они, тятька, летят?

Дурак? Аль не видишь? От восхода на закат.

Из Сибири, тятька?

Сибирь — далеко. Из степей... А, может, оно и впрямь из Сибири. Она, ворона, такая». Одно слово, каторжная душа..

А зачем она летит?

А кто ж ее знает. Поди, спроси ее!