Пугачев Победитель

Врр подхорунжий, хорунжий и войсковой стар-

Hiihi и|юизводили впечатление лихих рубак. Было Ннын. несколько странно видеть среди рядовых двух

совсем белогубых подростков, из которых один больше смахивал на красивую девку, переряженную казаком. Белгородцы, люди общительные, охочие поболтать, посмеяться, пошутить, очень быстро задружили со своими товарищами по путешествию. Как выходцев с юга, их занимало все в незнакомой им обстановке, и они обо всем расспрашивали. Особенно их внимание привлекала партия человек в двадцать, в сопровождении конвоя. Это были арестованные Пороховщиковым в Екатеринбурге дворяне и бывшие чиновники магистрата и берг-коллегии, среди которых находился бывший директор екатеринбургской гранильной фабрики Иоганн Ульрих, саксонец, воспитанник фрейбургского горного училища.

Так, задарма, тащим кабана немецкого с собой! — пренебрежительно скашивая глаза в сторону саксонца, говорил Фрол Ипатьев.— Самой что ни есть вредной человек! Одно слово — немчура! Он за Катьку всегда горой стоял. Его бы давно пришить надо было, да, вишь, заступники нашлись! А он и храбрится, перец: ты ему слово, а он тебе—десять! И все каркает и каркает. Ваша, грит, собачья свадьба скоро капут, потому что, грит, у вас на чердаках заместо мозгов— глина! И ругается здорово! Так и чешет, так и кроет! Почище любого русского, пес!

А вы бы в ответ его матерщиной обложили!— посоветовал, смеясь, Матюхов.

Да у нас никто по-немецкому не может,— сокрушенно признался Ипатьев.— Только то и знаем, что, мол, «дыр тафилы» да «фирфлюхтырь». Рази его, толстокожего, проймешь?

Да неужто никто по-немецки так и не понимает?— полюбопытствовал Матюхов.— Что же вы за народец такой?

А нюжли в вашей дыре, в Белгороде, лутче? — оскорбился Фрол.

Лучше не лучше, а многие по-немецкому здорово чешут. А я так любого немца запарить Moiy! Побывав-

– ==============^=================

hi и в ихней Саксонии в плену навострился... Вот л нашего борова немецкого сейчас разделаю под орех!

Хохоча, он подъехал к саням, в которых лежали пинанные арестанты и с грозным видом принялся и и т ри кивать что-то по-немецки. Окружающие улавли- иа |и только знакомые им слова «тейфель» да «ферфлюх- ггр», но были довольны впечатлением, какое производи- 'III грозные выкрики Матюхова на немца. При первых I е словах Матюхова Ульрих сначала побледнел, потом Побагровел, глаза его выпучились, губы затряслись.

Так его! Шпарь! — подзадоривал Матюхова Им гьев.— Ишь, корежит его, катькиного прихвостня! II три, подопри ему бока! Ха-ха-ха!

Громко хохотали И другие, особенно когда немец на очередное ругательство Матюхова стал, задыхаясь, отве- п. ио-немецки и два или три раза тоже упомянул и фель» и «ферфлюхтен». Матюхов два раза замахи- сл на Ульриха нагайкой, но потом отъехал, заявив:

Не стоит руки марать! Л немец после обмена ругательствами с дошлым бел- »дцем лег, закрылся с головой, долго плакал и по- v го шептал:

– Gott sei dank! Aber... aber, das ist wunderbar! Иремя от времени Матюхов слезал с коня и, приса- ипалсь к ехавшему в удобных санях Ипатьеву, уго- .1 'I того хорошей водкой из походной фляжки. Порой •• ним присоединялся и Шелудяков, который, нажив I питых хлебах толстое брюхо, норовил как можно

им оставаться в седле. Как-то сам собой разговор

аа сворачивал на общий ход дел. Шелудяков • | алея бодро, уверял, что все идет к лучшему, вот лысо бы зиму пережить, а там и совсем хорошо el Ипатьев довольно осторожно возражал ему, оиался на беспорядки, на разруху, указывал на

I крестьян, упоминал, кстати, и о волную-

н • население слухах, что в самой Москве не все Нолучно и что «анпиратору» никак не удается н крепкую и послушную армию. Впрочем, он про-

шедшей переменой был в общем доволен и указывал причину своего довольства:

Я кто был?—говорил он.— Не только что рабочий, значит, раб, и все такое, но и из рабочих-то чуть не распоследний! До седых волос дожил, а иначе как Фролкой никто не называл. А теперя я кто? Из истопников да отходников в дилехтуры попал! То, бывало, чтобы косушку раздобыть, последнее хоботье в кабак прешь, гол, как сокол, по морозу пляшешь, а теперя на мне шуба медвежья да с енотовым воротником! Да! Прислуги и себе десять человек взял! Так и выходит, что из последних да попал в первые и безо всякой науки. Как был неграмотный, так и остался. А которые пановали, так самыми распоследними изде- лались. А благодаря кого? Анпиратор изделал! Да я за него кажному горло перервать готов!

То-то ты, Фролка, своего же брата, рабочего, теперь в бараний рог гнешь! — поддразнивал Ипатьева Шелудяков.— На смерть засекаешь, чуть что.

А чего им в зубы глядеть? Стоют того,— и деру! На то они рабочие, одно слово — рабы... Я, брат, такой! Я никому потачки не дам! А наши рабочие — они каки таки люди есть? Одно слово, проломлены головы! Опять же вор на воре сидит да вором погоняет. Только не догляди, так они у тебя подметки срежут!

А на тебе шуба-то медвежья чья?—осведомился насмешливо Шелудяков.

Пал Прохорыча... Счетовода нашего!

Дорого дал?

Шесть аршин веревки да кусочек мыльца!—захохотал Ипатьев.—За супротивность анпиратору взял да и повесил А шубу себе взял. Мертвому разе шуба нужна?

А люди бают, всей-то его супротивности и было, что он шубы тебе даром отдавать не хотел!

А хоша бы так, рази грех? Ну, поносил он шубу, попользовался и будет с него. Теперя мой черед!

Ой, смотри, Фролка! — шутливо предостерег его Шелудяков.— Изловит тебя Михельсонов, так он не только что тебя из шубы вытряхнет, да еще душу тою из тела вышибет!

— Очень я их боюсь?! — огрызнулся Ипатьев.— Ми- ««льсонов примерз в Перми, а Голицин в Оренбурге мсгрял. Да они на нас и напасть не посмеют! У наших йозчиков кулаки — пуд не пуд, сорок фунтов тут! А их чуть не тыща. Да твое варначье... Да твои пушки! Пущай кто сунется — сам не рад будет.

– Пушки-то есть, да велика ль с них честь?— гмоллся Шелудяков.—Тяжелы, проклятущие! По такому глубокому снегу их бы на полозьях волоком i и шить, а не на колесном ходу. А мы из-за них как проклятые ползем. А случись что, как-то еще из них налить будем? Пушкари-то наши в белый свет, как в

сйку, жарят. Воронье пугать здоровы. Еще в городе

шкурили, да должно быть на всю дорогу угару «идтит. Два раза я их обыскивал — ничего нету, а отошел — пьют.

Хитер наш брат, мастеровой!—обрадовался Ипа- 1МЧ1. Ежели водки касаемо, так они самого черта нкилпачут!

Мерные четыре дня путешествия не было никаких щишествий Обоз, растянувшийся на огромное рас-

мииие, медленно, туго, но все же двигался. Данный W/iii его охраны конвой держался Шелудяковым в по- |МЛн<\ и все время, покуда обоз полз по сугробам,