Пуговица, или серебряные часы с ключиком

— Скажи, Рокфеллер, вот, к примеру, было бы у тебя сто долларов, чего бы ты мог добиться?

— Сто долларов?

— Да, сто долларов.

— Чего хочешь можно добиться, имея такие деньги.

Но он, Рокфеллер, собирается за океан, хочет купить ферму в Канаде и чтоб на ней было тысяча коров и тысяча жирных свиней. А он поскачет по прерии и поймает себе белого мустанга, чтобы на нем коров пасти. Через плечо у него будет висеть лассо…

Развивая свои планы, Рокфеллер все время подергивал бровями.

Возможно, что ребята немного захмелели от выпитого крепкого чая. Генрих сказал:

— У меня уже есть мустанг, Рокфеллер, советский!

Он пустился в рассуждения о том, как они с дедушкой Комареком заведут большое рыболовецкое дело.

— …Потом мы купим Шабернакское озеро. И еще больше будем рыбы ловить. А потом все озера купим… Вечером, когда будет заходить солнце, я погоню коров на водопой. Коровы будут пить, а я буду сидеть верхом на своем белом мустанге, и, когда солнце совсем зайдет… и, понимаешь, когда у нас все будет… понимаешь, все будет…

Глаза Отвина тоже блестели. Он сидел и слушал, как оба расписывают свои мечты. Он-то думал о том, как он станет великим художником. Ом будет сидеть на берегу Атлантического океана и рисовать беспредельно огромное море…

Порой они слышали, как скреблось и шуршало в темноте. Рокфеллер нагибался, хватал кирпич и швырял в угол. По доскам проносилась крыса и исчезала в другом углу.

— Ирокезы! — воскликнул Рокфеллер. — Подадимся все втроем в Америку! Идет?

В первую минуту это показалось им очень заманчивым. Отвин со счастливым выражением лица оживленно кивал.

— Рокфеллер, — сказал Генрих, — я не могу ехать в Америку.

— Чего? Мы и твоего старика, дедушку, с собой возьмем.

— Все равно не могу.

— Не пойму я тебя что-то.

— Все ты поймешь сейчас, Рокфеллер. Понимаешь, я против капитализма.

Теперь и Отвин не захотел ехать в Америку.

— Против чего это ты?

— Против капитализма. Я тебе в другой раз все объясню. Как ты думаешь, Рокфеллер, Босс завтра даст нам крючки?

— Даст.

— А вдруг не даст?

— Ирокезы, Босс человек чести.

— Рокфеллер, а ты можешь мне достать мандолину?

— Мандолину?

— Понимаешь, я умею играть на мандолине.

— Ладно, погляжу как-нибудь.

Они устроились на матрасах, укрылись солдатским одеялом. Ночью по одеялу иногда пробегала крыса. Ребята просыпались.

— А ты совсем один здесь, в Берлине?

— Ага! — только и сказал Рокфеллер.

Домой они ехали опять на крыше последнего вагона. В такт постукивали колеса. Все пережитое казалось теперь чем-то нереальным, похожим на сказку. Но ранец Отвина был битком набит сетевой нитью. А у Генриха в карманах лежали пакетики и в них — сто сорок крючков!

— В следующий раз обязательно пойдем ко львам, Отвин. Хорошо?

Сверху они видели, как из-под колес выскакивали шпалы и уносились назад, но теперь ни Генрих, ни Отвин уже не испытывали никакого страха.

ГЛАВА ПЯТАЯ

20

А старый Комарек тем временем вырезал пять обручей из можжевельника, как будто у него уже была нить для верши.

И снова он отправляется в лес и возвращается с двумя ясеневыми слегами. Из них-то он намерен зимой вырезать два весла. Нет, не знает покоя старый Комарек! Вот он спускается к озеру, вычерпывает воду из плоскодонки. И вдруг вспоминает, что надо срубить ольху потолще: на зиму еще совсем дров не припасено.

Однако за всеми этими делами он не забывает подняться и посмотреть, не показались ли ребята из-за холма.

Проснувшись наутро и заметив, что кругом тихо и мальчонки нет рядом, он корит себя, в ужасе думает: неужели он навсегда потерял малыша? «Жалкий ты человек, эгоист мерзкий! — ругает себя старый Комарек. — Не было у тебя никогда настоящего чувства к мальчонке! У матери родной оно есть, такое чувство к сыну, а у тебя, старого, нет!»

Места себе не находит дедушка Комарек.

Но вот наконец кончилась мука его. Он сидит и плетет свой сачок, а мальчонка без устали рассказывает о Берлине, будто бы в самом Вавилоне побывал…

— А этот Маргариновый босс, как ты его называешь, он что, торгует рыболовной снастью?

— Да нет, не торгует он, а выменять у него чего хочешь можно. Потому как он босс, дедушка Комарек.

— Вот как! — произносит Комарек и плетет и плетет свой сачок.

— Он человек чести, дедушка Комарек. Он так и сказал: вот тебе нить и сто крючков, и ты мне принесешь еще десять угрей. А если привезешь два десятка — еще двести крючков получишь и четыре мотка сетевой нити.

— Что ж, честный, стало быть, человек, раз, не зная тебя, вперед столько нити дал.

— Босс — человек чести, — повторяет Генрих.

— Ну, а если, скажем, ты ему три десятка угрей привезешь?

— Пятьсот крючков даст, дедушка Комарек.

Такой вот идет у них разговор.

Старый Комарек все плел и плел свой сачок до самой темноты. А на рассвете, как только чуть-чуть посветлело, снова сел за него. Когда мальчонка проснулся, Комарек уже готовую сеть к обручу прилаживал. Потом они вместе повесили сачок на деревянный крюк во дворе. Но долго он там не провисел. Вскоре они сняли его и отнесли в дом: время, мол, беспокойное, а настоящий сачок — это ведь целое состояние. И все обдумывали они, как им дальше жить…

— Поедешь в Берлин — замок купи, а то и два. Два надежных замка, — сказал старик.

Ведь не что-нибудь — основу своего богатства они закладывали, а мир кругом полон зависти!

Ночью они встали и пошли копать червей. На следующий день вечером они уже поставили перемет.

— И еще он говорил, дедушка Комарек, что может нам рыболовную сеть достать.

— Вот если бы он нам две ставные сети достал!

Генрих и Отвин теперь часто ездили в Берлин. Ребята сразу же взбирались на крышу заднего вагона и уже знали, когда и где бывает проверка. Потом они сидели на кушетке у Босса, и Генрих говорил: