Пуговица. Утренний уборщик. Шестая дверь
Шрифт:
Тишина в коридоре и в номере стоит такая, что мне кажется, я попал в отель для мертвых. Мне хочется нажать на кнопку пульта телевизора. Или же передохнуть с минуту в мягком кресле, воспользовавшись сигаретами клиента, лежащими на столе, закинув ноги на журнальный стол, или заглянуть в холодильник и выудить оттуда банку пива, а если повезет – чего-нибудь повкуснее или покрепче… А еще больше мне хочется (особенно после конца ненавистной работы) помочиться в унитаз люксовских апартаментов и… не слить после себя воду. Вот был бы номер! Естественно, ничего из вышеперечисленного я сделать не могу, более того – я должен быть «святым духом», ангелом чистоты и порядка, незримо и бесшумно порхающим из комнаты в комнату, доброй феей, плодоносящей мылом, шампунем, кондиционером для волос, рулонами ароматизированной туалетной бумаги и кремом для бритья или же – для рук (в зависимости от пола постояльца).
Моя работа заканчивается рано: около часу дня. К этому времени я должен испариться из отеля до следующего утра. Что, в общем-то, меня очень устраивает: я могу съездить на пляж в Меллиху,
В первые месяцы пребывания здесь у меня еще были силы мотаться по мегалитическим храмам – они манили к себе как магнит (видимо, сказалось мое давнее, еще детское, увлечение древними цивилизациями). Даже истории о пиратах и мальтийских рыцарях не увлекали так, как эти странные постройки, опередившие египетские пирамиды на несколько веков. Почти каждый день я брал такси и методично объезжал храмы, не отличающиеся, впрочем, архитектурным разнообразием. На крошечной каменистой территории страны этих непонятных объектов – более двадцати, все они имеют форму трилистника и сложены из гигантских плит, идеально подогнанных одна под другую. Предназначение этих объектов не разгадано до сих пор, да и древние строители исчезли с лица этой земли бесследно, ибо, кроме двух «трущоб», в которых они жили всем скопом, – не найдено ничего, ни малейшего намека на то, что они занимались чем-то другим, кроме фанатичного строительства. Лично я выдвинул свою гипотезу: по завершении некой миссии их забрали инопланетные братья по разуму. Хотя здесь считают, что их постигла неведомая болезнь или же попросту смыла гигантская волна. Как бы там ни было, храмы производят странное впечатление… После скитаний по ним я даже выбрал любимый – Мнайдра, что в двадцати минутах езды от Зугрии и минуте ходьбы от еще одного, почти такого же неолитического гиганта – Хагат Ина. Это совершенно колдовское место, официально считающееся «энергетической точкой мира». Сюда со всех концов света съезжаются маги, йоги, экстрасенсы и прочая нечестивая братия. Я попал сюда во вторую неделю пребывания и искренне поверил, что смогу подзарядиться хоть какой-то энергией, даже проконсультировался по этому поводу с миссис О’Тулл.
Я выехал в Мнайдру рано утром и не застал там ни одного туриста (по правде сказать, здесь практически никогда не бывает сутолоки, как, скажем, в Луксоре или нильской «Долине мертвых»). Я сел в центре трилистника и закрыл глаза. Тишина стояла такая, что казалось, находишься в середине солнечного шара. Через несколько минут мое тело словно приобрело округлость, утратило контуры и нагрелось изнутри. Я был уверен, что просидел всего несколько минут, но когда глянул на часы, к своему удивлению обнаружил, что время катится к полудню, а вокруг меня уже расхаживают туристы… Была ли в том магия, не знаю. Может быть, и правда, время в этом месте останавливается.
Позже я спускался в Гипогей – такой же храм, только выдолбленный в камне на сотни метров вглубь. Кто-то неизвестный веками вгрызался в остров, пока не создал трехъярусный подземный лабиринт, в котором даже кровь стыла в жилах от холода. Пока у меня не было работы, я целыми днями только то и делал, что строил свои догадки по поводу увиденного, и даже плохо спал по ночам, ибо мне снились эти люди – фанатики или же гении. Любили ли они? Боялись ли смерти? Чего желали?
Местные жители, мои соседи, с которыми я иногда встречался в пабе и перебрасывался ничего не значащими приветствиями, были намного равнодушнее ко всем этим загадкам. И если глаза их и загорались, то только при упоминании о золотом соколе… Первым эту историю поведал мне Аль Венетто – хозяин паба, в котором я стал завсегдатаем с первого дня пребывания здесь. В его исполнении легенда звучала приблизительно так. Когда в 1530 году рыцари-иоанниты, эти скитальцы и изгои, получили пристанище на Мальте из рук испанского короля Карла I, платой за этот каменистый участок, затерянный в Средиземноморье, тот назначил одного охотничьего сокола, которого рыцари должны были посылать ему каждый год. Отлов и выучка такой птички по тем временам были работой многосложной. К тому же, остров рыцарям не понравился – тогда это вообще была необъятная скала в море без малейшей растительности и пристойного жилья. Но со временем иоанниты, они же – рыцари Мальтийского ордена, – освоились, научились справляться со стихией, понастроили городов-крепостей и настолько полюбили свою новую родину, что отослали королю поистине царский подарок: золотого сокола с бриллиантовыми глазами, инкрустированного изумрудами, рубинами и топазами. По дороге в Испанию на корабль напали пираты, потопили его, и золотой сокол пропал. Это случилось неподалеку от берегов Мальты, поэтому многие местные жители до сих пор считают, что стоит только нанять катер и водолазов, как затонувшая драгоценность окажется в их руках.
Наслушавшись этих баек, я и сам мог бы стать одним из охотников за золотым соколом и искать его до конца своих дней. Все же это намного лучше, чем покупать лотерейные билеты. Но я давно утратил вкус к поискам приключений. Хотя золотой сокол снился мне не реже, чем мегалитические
храмы…А уж после, кроме тележки, мелькающих перед глазами бутылок и банок с моющими средствами, мне практически ничего не снилось. Да и легенду о соколе в каждом пабе рассказывали по-своему, и я окончательно запутался.
Итак, после работы я чаще всего еду в ресторанчик пообедать. Можно было сделать это и в Сент-Джулиансе, но я не люблю шумных мест – а здесь целая улица, на которой рестораны плотно примыкают друг к другу. И слишком много разных запахов. А на запахи я реагирую, как охотничий пес.
Обычно я отправляюсь в Марсальфорн или Рабат. В первом городке у меня есть любимое местечко – ресторанчик с винными погребами во внутреннем дворике городской ратуши. Снаружи – это обычный двор, огороженный деревянным забором, увитым виноградом, внутри – довольно-таки респектабельный ресторан со столами, поставленными на открытом воздухе и в затемненном, сделанном «под старину», павильоне. Хозяин Марио приветливо улыбается мне и вопросительно подмигивает: «Как обычно?» В мое «как обычно» входят равиоли с начинкой из овечьего сыра «рикотта» и свежей петрушки с томатным соусом и базиликом (это идет на так называемое «первое»), осьминог с салатными листьями – на «второе» и касателла (национальный творожный пирог) на десерт. Все это, естественно, сопровождается бутылкой «Пино Гриджо» – сухого фруктового вина. Потом я выпиваю из фарфорового «наперстка» два глотка крепчайшего кофе. Все это обходится мне в пятнадцать лир, сумму, возможно, большую для туристов из бывших соцстран, но вполне приемлемую для такого третьесортного работяги-гурмана, как я. Ведь особенно тратиться мне не на что.
В Рабате я предпочитаю есть мясо – тушеного кролика в винном соусе или ягненка с грибами. За длительным обедом проходит два-три часа (здесь по традиции все готовится на медленном огне, и в этом есть особый кайф – между сменами блюд можно почитать газету и поразмыслить о жизни, наблюдая за шумными компаниями туристов), а там и до вечера рукой подать. В своем Пачевиле я еще успеваю выпить пива в пабе или зайти в кино, а потом (если есть настроение, а главное – желание) забежать к Марии де Пинта, девушке, работающей гидом в соседнем отеле. Иногда я думаю, что если окончательно осяду здесь, женюсь на ней. А может быть, и не женюсь…
В следующем номере все идет по плану. Сразу видно, что здесь живет солидный господин: даже зубная щетка стоит на своем месте, в стаканчике, использованные салфетки, как и полагается, сложены в целлофановый пакетик. Я обновляю полотенца и халаты, еложу по чистому полу пылесосом и поправляю шторы. В ванной пахнет хорошим одеколоном (скорее всего, от Кензо) и – ни одного окурка.
У постояльца добротная кожаная обувь – несколько пар выстроены аккуратным рядком на полке в прихожей. С таким же педантизмом разложены на прикроватной тумбочке газеты, верхняя из которых – «Daily news». Мне любопытно порыться в этой стопке, но я не имею права даже прикоснуться к ней. Взгляд мой падает на фотографию, стоящую в рамке на столе (у американцев принято везде таскать с собой изображения своих домочадцев), – прямо на меня глядит нежный выводок разнополых подростков, окруживших полную мерлин-монронистую блондинку неопределенного возраста. За их спинами виднеется двухэтажный коттедж с бассейном – такие домишки часто показывают в мыльных мелодрамах. Газоны неправдоподобно зеленые, небо неправдоподобно голубое, улыбки белозубые, словно приклеенные к лицам. Я переворачиваю рамку и читаю: «С папочкой – душой всегда!» – и осторожно ставлю фото на то же место.
Интересно, как бы подписала свою фотографию Ася, наша со Светкой дочка? Вот о ком я помню всегда, и это воспоминание как пощечина. Она, скорее всего, меня ненавидит не меньше, чем ее мать. Хотя совсем не помнит… Наверное, я виноват перед ней в том, что не такой, как этот господин из 705-го номера. Тогда, возможно, и у меня бы на столе стояла такая же фотография – «С папочкой…»
Вместо этого я сделал множество неверных и непонятных для других шагов. Ведь у меня было приличное образование, в дипломе (интересно, где сейчас эта бумажка?) моя специальность обозначена как «программист», я играл в профессиональной рок-группе, писал тексты к песням и статейки в центральную прессу, прятал у себя в квартире маковую соломку, работал в котельной, сидел в ментовке, участвовал в митингах, пытался организовать свой бизнес. Предаваться этим воспоминаниям у меня совершенно нет никакого желания. Это была другая жизнь. Одно я уже понял: если ты неудачник, тебе нигде ничего не светит, как не убегай от себя. И все же убирать в номерах ЗДЕСЬ лучше, чем мести подворотни ТАМ. Очевидно, я родился «горничной». И не вижу в этом ничего зазорного.
После номера респектабельного господина я попадаю в соседний. В нем еще сохранился запах кофе и легкий аромат женских сигарет «Vogue». В корзинке для мусора – пустая бутылка из-под ликера «Моцарт» и обертка от шоколадной плитки. Здесь тоже, в общем-то, чисто. В ванной развешена дюжина трусиков-стрингов, два купальника. На кровати разбросаны лазерные диски – Хулио Иглесиас, «Rammstein», Моби, Шакира, англоязычная Алсу. Содержимое объемной косметички вывернуто на туалетный столик – очевидно, хозяйка торопилась. Скорее всего, на экскурсию. Сегодня как раз группу англичан везут на Гозо. Я ехидно улыбаюсь, представляя, какую очередь на паром предстоит выстоять на солнцепеке, прежде чем их вывалят на пляже в Меллихе Бей. Пляжей здесь практически нет. Если хочешь, можешь купаться в бассейне при отеле, а вообще берег везде каменистый, с трудным спуском. Правда, меня это не останавливает. Наоборот, я люблю камни и ненавижу гладенькие песчаные пляжи. У меня вообще аллергия на все правильное. Правильно я буду лежать только в гробу!