Пульс

— Это я такое сказал?

— Ты, кто же еще.

— Надо же, как пафосно.

Она мягко взяла его под руку и увела в дом.

— Может, заявим в полицию?

— Я думаю, наше деревце уже пустило корни где-нибудь в Дремучем Эссексе.

— Это ведь не считается дурной приметой, верно?

— Нет, — твердо ответил он. — Мы в приметы не верим. Какой-то воришка увидел снег на листьях и не устоял перед эстетикой.

— Ты сегодня в благодушном настроении.

— Потому что Рождество на носу, что ли. Кстати, помнишь, ты планировала устроить лужу между розанчиками и пестрятиной?

— Да, конечно. — Она пропустила мимо ушей его издевательскую терминологию.

— А комары?

— Если обеспечить циркуляцию воды, то комаров не будет.

— И как ты это себе мыслишь?

— Установим электронасос. Кабель можно протянуть из кухни.

— В таком случае у меня к тебе большая просьба. Умоляю, никогда больше не говори «лужа». Водопад, каскад, водоем, ручей — что угодно, только не лужа.

— Рескин писал, что ему особенно хорошо работается под журчанье воды.

— И каждую минуту бегал отлить.

— Почему это?

— Особенность мужского организма. Придется рядышком туалет поставить.

— Ты сегодня определенно в ударе.

Снег всегда его бодрил — вот как сейчас. Но была и другая причина: тайком от жены он записался на получение огородного участка в земельном кооперативе между водоочистительной станцией и железнодорожным полотном. Ему сказали, что очередь подойдет довольно быстро.

Через два дня, уходя на работу, он запер снаружи входную дверь — и угодил ногой в кучу рыхлой земли.

— Сволочи! — Теперь он кричал на всю улицу.

Воры наведались еще раз и сперли дубовую кадку, вывалив из нее землю.

* * *

Потом наступила весна, которая прошла под знаком еженедельных посещений Центра садоводства. Субботним утром Кен подвозил Марту ко входу, отгонял автомобиль на стоянку и дольше обычного возился с задним сиденьем, чтобы только не участвовать в приобретении компоста, садовой земли, торфа, опилок или гравия — в зависимости от того, что вычитала его жена. Иногда решал еще немного посидеть в машине — все равно проку от него было ноль. Зато он не скупясь оплачивал содержимое желтой тележки, которую толкала перед собой Марта. По большому счету такое разделение обязанностей его устраивало: к открытию Центра он привозил жену за покупками, отсиживался в автомобиле, потом встречал ее у кассы, расплачивался, отвозил домой и расплачивался повторно — неминуемой грыжей, когда вытаскивал из машины неподъемные мешки и волок их через дом на задний двор.

Конечно, он был отравлен с детства: родители без конца таскали его с собой в питомник за рассадой. В зрелом возрасте, разумеется, смешно винить родителей: будь они выпивохами или обжорами, он вполне мог бы вырасти трезвенником-вегетарианцем, но в любом случае отвечал бы сам за себя. А вот поди ж ты, этот Центр садоводства: поставщик rus in urbe [3] , предлагавший кадки, горшки и перголы; пакетики семян, черенки и саженцы; затянутые в зеленый пластик мотки шпагата и проволоки, гранулы от слизней и трещотки от лисиц; дождевальные установки и садовые свечи; цветущие ряды надежд и обещаний, куда устремлялись приветливые люди с облупленными носами и в сандалиях на босу ногу, демонстрировавшие друг другу красные пластмассовые флаконы подкормки для томатов, — этот конгломерат чем-то действовал ему на нервы.

3

Деревня в городе (лат.).

И каждый раз возвращал к ранней юности, когда боязнь и неприятие окружающего мира готовы уступить место робкой любви, когда равновесие бытия запросто может дать непоправимый крен в одну или другую сторону, когда у тебя остается последняя возможность — как он сейчас понимал — посмотреть перед собой незамутненным взором, прежде чем с головой уйти в обретение собственного «я», потому как по ходу дела события закрутятся с такой быстротой, что и не разглядишь. Ведь именно тогда, в пору ранней юности, он научился распознавать фальшь и лицемерие взрослых. Правда, у них в деревне не было явного Распутина или Гиммлера, а потому выводы о нравственном падении человечества приходилось делать на основании малопредставительной выборки — круга родительских знакомых. Тем ценнее были его открытия. Он остался доволен, когда разглядел тайные пороки в безобидном на первый взгляд, если не сказать благотворном, увлечении садоводством. Зависть, алчность, обидчивость, скупость на похвалу, лживые комплименты, злорадство, вожделение, стяжательство и другие смертные грехи — всего не упомнишь. Убийство? Почему бы и нет? Нетрудно себе представить, как один голландец убивает другого, чтобы завладеть бесценным клубнем или корневищем (из чего там растут тюльпаны… ах да, из луковиц), в припадке безумия, известного под названием тюльпаномании. А в более привычной, благопристойной английской обители зла он заметил, что даже старинные друзья его родителей, осматривая их сад, поджимали губы, исходили желчью и только приговаривали: «Как вы добились такого раннего цветения?», «Где вы это достали?», «С землей вам повезло». А один жирный старый хрен в твидовых штанах заявился с утра пораньше, минут сорок топтался на их небольшом участке, вернулся в дом и не придумал ничего лучше, чем изречь: «Очевидно, в ваших краях заморозки грянули намного раньше, чем у нас». Даже в книжках писали, как добропорядочные граждане ездили в прославленные английские парки, пряча под полой секаторы, и выносили свою добычу в больших накладных карманах, не случайно именуемых браконьерскими. Стоит ли удивляться, что теперь в самых знаменитых лесных и луговых угодьях появились камеры слежения и охранники в форме. Воровство растений стало обычным делом; вероятно, он так быстро оправился от потери лаврового деревца не потому, что смягчился от первого снега и близкого Рождества, а потому, что эта кража подтвердила основные выводы, сделанные им в ранней юности.

Накануне вечером они расположились на только что доставленной тиковой скамье, водрузив на почетное место бутылку розового вина. Вопреки обыкновению, у соседей не гремела дебильная музыка, на улице не завывала автомобильная сигнализация, в небе не ревели самолеты; тишину нарушали только какие-то горластые птицы. Кен в них слабо разбирался, но знал, что за последние годы в царстве пернатых произошло перераспределение видов: скворцов и воробьев стало гораздо меньше (с глаз долой — из сердца вон), ласточек тоже поубавилось, а сороки, наоборот, расплодились. Что за этим кроется, какова причина, он не знал. Загрязнение окружающей среды, гранулы от слизней, глобальное потепление? Или коварная сила, имя которой эволюция. К слову, лондонские парки с недавних пор облюбовали попугаи — вроде бы из породы длиннохвостых. Когда-то парочка их упорхнула из неволи и вывела птенцов; мягкие английские зимы оказались им нипочем. Теперь они пронзительно кричали с верхушек платанов, а один длиннохвостый, как заметил Кен, повадился прилетать на соседскую кормушку.

— Почему эти птицы орут как резаные? — задумчиво спросил Кен с притворным неудовольствием.

— Дрозды.

— Это ответ на мой вопрос?

— Конечно, — сказала она.

— Сделай одолжение, растолкуй мне, деревенскому олуху. Почему им обязательно нужно драть горло?

— Это местный вид.

— Если местный, значит, обязательно горланить?

— Если ты не дрозд, то не обязательно.

— Угу.

Люди тоже бывают местного вида, думал он, а шум производят при помощи инструментов и техники. Сам он подправил швы кирпичной кладки, где выкрошился раствор, и прибил к наружным стенам шпалеры, чтобы отгородиться от соседей. Между отдельными зонами дворика поставил плетень в деревенском стиле. Даже нанял рабочих, чтобы те выложили плиткой извилистую дорожку и дотянули кабель до того места, куда легким движением рубильника можно было обрушить целый водопад, омывающий большие округлые камни, привезенные с далеких берегов Шотландии.

Кроме того, весной он улучшил почву, руководствуясь результатами анализов. Перекопал те пятачки, которые указала Марта. Вступил в неравную борьбу со снытью. Иногда его посещал вопрос: любит ли он Марту как прежде или просто отбывает повинность, чтобы соседи могли заключить, как сильно он ее любит. Ему пришло сообщение, что в очереди на земельный участок перед ним осталось всего два человека. Он пародировал ведущих передачи «Час садовода: вопросы и ответы», но в конце концов Марта сказала, что это уже приелось.

Заслышав стук возле самого уха, Кен очнулся. И открыл глаза. Марта подкатила к машине наполненную с верхом желтую тележку.

— Я даже на мобильный тебе звонила…

— Прости, солнышко. Я его дома забыл. Не хотел возвращаться. Ты там расплатилась?

Марта едва кивнула. Но лезть в бутылку не стала. У нее было подозрение, что вблизи Центра садоводства муж перестает дружить с головой. Кен выбрался из машины и принялся ретиво метать покупки в багажник. Здесь хотя бы можно не опасаться нажить грыжу, думал он.

* * *

Барбекю Марта презирала. И слова такого никогда не произносила — даже не помышляла. Кен был сам не свой до запаха шашлыка. А она считала плебейством и мангал, и ритуал. Однажды Кен предложил купить самый маленький… как его… хибати; в конце-то концов, это же японское изобретение, как нельзя лучше подходящее для их обетованного клочка земли, правда ведь? Марта всерьез не рассматривала эту идею, расценив ее как очередной прикол на тему японского дизайна. По прошествии некоторого времени она согласилась на приобретение гладкой керамической посудины в виде миниатюрного бочонка; это была экзотическая жаровня, купленная со скидкой по купону из «Гардиан». Кену пришлось дать обещание близко не подходить к ней с топливом для розжига барбекю.