Пуля для императора

Нет! Не хочу! Не буду! Я сделал всё, что требовал от меня мой отец, и, наверное, даже чуть больше. Теперь моя основная и единственная задача – уберечь от преследований и наказания моих спутников. Они не Цепные Псы и не должны разделять мою судьбу.

Старый казак Матвей так часто спасал мою жизнь, что было бы чёрной неблагодарностью не отплатить ему тем же. Пусть уезжает куда-нибудь подальше, мир большой, стран в нём много, пусть там поёт свои казачьи песни, даже женится, денег я дам.

Смерть добрейшего человека, благороднейшей души, Павла Павловича Воронцова, которому я был готов целовать руки, как собственному отцу, – произошла только по моей вине! Я втянул его в заговор, из-за меня враги сочли, что он может быть опасен и его необходимо убрать с шахматной доски. И этого я себе никогда не прощу…

…На Сенной площади располагался большущий рынок. Скромный молодой человек в одежде мастерового не привлекал ничьего внимания. Таких, как я, здесь можно было горстями грести и брать на работу пятачок за пучок, а то и дешевле!

Повсюду сновали крестьяне, везущие телегами репу, морковь и картошку. Чинно ходили взад-вперёд купеческие приказчики, стараясь скупить весь товар за бесценок и отчаянно торгуясь за каждый фунт вологодского масла или мешок индийского чая.

Тут продавали сено возами, сюда везли сыр и колбасы из финских областей, здесь стояли самые лучшие скакуны из Германии и шведские тяжеловозы, способные тянуть поезд. Новгородские молочные коровы, калмыцкие мясные, малороссийские свиньи с таким количеством сала, что их даже ноги не держали, сытно икали в своих загонах на боку…

Калашные, медовые, пряничные ряды, казалось, готовы были накрыть один общий стол на весь Невский проспект, и никто бы не ушёл голодным. Продавцы горячего сбитня, леденцовых петушков на палочке и пирожков с ливером умудрялись перекрикивать весь рынок. Тут шумело, дымилось, толклось, ругалось, хохотало, пело, торговало и жило своей непостижимой копеечной жизнью простое крестьянское сердце российской столицы.

И если Пассаж или Апраксин рынок были на две трети представлены немецкими, французскими и голландскими купцами, то на Сенном царил исконно русский дух!

Здесь было легко затеряться, и никто: ни полиция, ни местный криминал в лице конокрадов, карманников, фальшивомонетчиков, медвежатников или фармазонов – не смог бы проследить незатейливый путь одинокого мастерового, видимо получившего свои три рубля за месяц и бездумно слоняющегося от трактира к трактиру, от одного питейного заведения к другому, от очередной старой забегаловки к новооткрывшемуся притону…

– Я убью этого Матвея, если в следующий раз он не научится указывать точный адрес для встречи. Потому что вот так гонять меня по всему рынку, это… это уже просто месть какая-то, нет?!

Не знаю, может, я пришёл слишком рано (время-то мы не уточняли! Вечер, и всё…), может, он имел в виду другой трактир, не на Сенном, а по дороге, может, я вообще неправильно его понял или же они с мисс Челлендер безбожно запаздывали – не знаю.

Только за полтора часа гуляний по всему рынку я так нигде их и не нашёл. Положение спас мелкий воришка лет восьми, пытавшийся залезть мне в карман. По счастью, не в тот, где лежали хоть какие-то деньги.

– Отпусти, дяденька! Больно! Я орать буду-у…

– Не надо орать, – попросил я, тем не менее крепко держа его за цыплячье запястье. – Хочешь заработать гривенник?

– А… а… кто ж не хочет? Пусти уже, фараон!

– Слушай, малыш, – я отпустил его и присел на корточки. – Вот смотри, пять копеек. Бери! Просто так.

– Чё, честно? – не поверил мальчишка, вытирая сопливый нос рукавом.

– Как Бог свят, – перекрестился я. – А если найдёшь трактир, где сидит здоровенный казак с бородой, а рядом рыжая девица, я тебе ещё гривенник сверху пожалую!

– Полтинник? – нагло предложил малец. Я тяжело вздохнул и улыбнулся:

– Пошёл вон. За гривенник и другого парня найду. Желающих море-е…

– У-у… скупердяй чёртов, – даже с неким одобрением в голосе протянул маленький воришка. – Будет тебе казак!

– По рукам!

Мы хлопнулись ладонями, и малыш умёлся честно зарабатывать свои десять копеек.

Всё-таки в каких-то моментах с русскими куда проще, чем с британцами. Английский беспризорник выклянчил бы у меня пять пенсов авансом и просто удрал, предупредив приятелей о том, что тут гуляет простофиля, раздающий монеты без гарантий, и каждый может слупить с него по пять пенсов, пока тот не поумнеет.

Российский воришка был в этом плане куда честнее. Я только и успел, как выпить кружку разбавленного медового сбитня, а мальчишка уже дергал меня сзади за рукав.

– Вона, у «Акунинского» коляска остановилась, а в ней бородач в овечьей шапке с блестящими штуками на груди. И кинжал страшный, что у твоих конвойцев! Но девица при нём благородная, хоть и рыжая.

– А что, рыжие не благородные? – на миг усомнился я.

– Рыжие-бесстыжие! – уверенно объявил малец и требовательно протянул мне ладонь.

– Сначала проводи.

Теперь я тоже был тёртый калач и тот самый воробей, которого на мякине не проведёшь. Мальчик философски вздохнул, выругавшись матом сквозь зубы, и честно проводил меня к расположенному в грязном полуподвальчике четырёхэтажного дома питейному заведению под солидным названием «Акунинский».

Только разглядев за столиком в дальнем углу чёрную черкеску Матвея, я выдал парню положенную сумму на руки.

– Добавить бы надо, – по-извозчичьи протянул он.

– От мёртвой лошади уши. Получишь у Шекспира, – строго оборвал я.

Таким только дай поблажку, они на голову сядут. «Пролетарий», как говорят те же французы. А у них есть революционный опыт, это отрезвляет…

Честно расплатившись, я прошёл в дальний угол трактира, где старый казак приветствовал меня едва заметным поднятием правой брови.

– Мисс Челлендер! Матвей! Рад вас видеть, – я без приглашения опустился на табурет напротив дочери английского посла. Папин денщик лишь кивнул, а более эмоциональная Энни чуть не кинулась мне на шею:

– Майкл… тьфу, Михаил! Простите меня, ради Бога! Я так волновалась – в доме столько военных! По всему Санкт-Петербургу объявлена облава на китайцев. Приходил тот человек из тайной полиции, по-моему, он был в невероятной ярости.