Пуля для карателя
Шрифт:
В дымке возникал высокий левый берег. Когда-то красивый европейский город, с повышенным содержанием архитектурных шедевров на единицу площади, с чудесными храмами, парками, университетами, – сейчас он практически весь лежал в руинах. Треть городских строений немцы уничтожили до восстания. В течение последнего месяца бомбами и снарядами снесли еще треть. Многие улицы полностью лежали в руинах. Дома сжигали, разносили минами, кромсали из орудий. То же самое творили с населением – даже тем, что не участвовало в восстании и не оказывало помощи мятежникам. Над центральными кварталами и Старым городом висела гаревая дымка, даже ночью хорошо заметная. В темноте сверкали вспышки, доносились раскаты – в глубине кварталов шел бой. Горели дома в районе Жолибож
Из кудрей тумана вылупился перевернутый баркас с разбитыми бортами и устремился наперерез лодке! Каляжный тревожно вскрикнул, и гребцы тут же среагировали – с натугой загребли в обратную сторону. Лодка встала, преодолев инерцию. Баркас проплыл мимо, едва не зацепив нос посудины, и растаял, как «Летучий голландец». Проплывали невнятные предметы малых форм, один из последних ткнулся в лодку, и сержант Ложкин отпрянул, чуть не выронив весло: на него скалился мертвец, с которого фактически слезла кожа, костяшки пальцев царапали борт – словно этот тип в разорванном мундире мышиного цвета просил подвезти…
Сноп света озарил лодку с пассажирами! Еще один «Летучий голландец» – на этот раз вооруженный до зубов и крайне опасный – вырос из мрака. Он словно таился в глухой зоне – никто не слышал работу двигателя. Или немец вовремя погасил мотор, чтобы не спугнуть добычу…
– На месте! Сушить весла! Кто такие и куда направляетесь?! – прогремел усиленный динамиком голос, и борт военного катера чуть не ткнулся в утлую лодчонку!
Выдержки хватило даже польским товарищам, у которых не всегда было ладно с хладнокровием. Заскрипел поворотный механизм прожектора. Люди щурились, отворачивались от яркого света. Гребцы с недовольными минами вынули весла из воды. У ограждения на борту стояли несколько военных с автоматами. Отливала кокарда на фуражке с задранной тульей.
– Уберите свет! – недовольно выкрикнул Каляжный, приподнимаясь на банке. – В чем дело, господа военные? Мало того, что нас отправили из Засолья на какой-то консервной банке, что нас промурыжили до последнего, что мы едва не перевернулись… – Он побагровел, закашлялся, талантливо изображая негодование. – А мы, между прочим, везем контуженного майора медицинской службы, к тому же я, гауптман Отто Зильберт, имею срочное донесение полковнику Раухману в штаб 19-й дивизии!..
Щелкнул механизм, свет притух.
– Просим прощения, герр гауптман, – произнес командир речного патруля. – Но мы выполняем свои обязанности. Лейтенант Цинклер, 2-й батальон береговой охраны. Кто эти люди с вами?
– Это польская полиция, их дали нам в сопровождение. – Выговор Каляжного был безупречен. – Вот мои документы, лейтенант, – привстав, протянул он бумаги, которые тут же забрали. – Здесь же документы майора Рунге. Можете убедиться – он вряд ли в состоянии что-то отвечать.
Внешний вид «майора Генриха Рунге» действительно сильно удручал. Ломакин облокотился на борт, свесил голову. По щекам расползалась смертельная бледность, глаза блуждали.
– Хорошо, герр гауптман, мы вас поняли, – сказал Цинклер, возвращая документы. – Надеюсь, господин майор не сегодня завтра вернется в наш лучший из миров и продолжит нести службу на благо великой Германии.
– Все в порядке, лейтенант? – ворчливо бросил Каляжный. – Мы можем продолжать наше затянувшееся путешествие? Или вам потребуются документы наших польских помощников?
Ответ на вопрос повис в воздухе. «Польские помощники» демонстрировали полную невозмутимость. Польский коллаборационизм – явление, к сожалению, массовое и беспощадное. По каким-то своим «скрижалям» немцы не считали поляков неполноценной расой, особенно жителей северных областей – пусть даже они и славяне. Сотрудничество с гитлеровским режимом всячески приветствовалось. Работаешь на немцев – сойдешь за своего. Воюешь с немцами – тогда, конечно,
пуля или веревка (лучше последнее, как наименее затратное удовольствие).– Не надо, герр гауптман, мы видим, кто это такие, – с важностью отозвался Цинклер. – Можете продолжать свое путешествие. Хайль Гитлер! Доплывете до берега? Нет нужды брать вас на буксир?
– На буксир не надо. А тем более на абордаж… – пробормотал по-русски Каляжный, когда военные удалились с палубы катера, а суденышко стало отдаляться. Лодка закачалась на набежавшей волне. Гребцы спохватились, схватились за весла.
– Ну, надо же, товарищ капитан… – выдохнул с облегчением сержант Ложкин. – Вы прямо виртуоз по введению в заблуждение… И о чем же вы трепались с господином офицером непобедимой германской армии?
– Да так, за жизнь, – усмехнулся Каляжный. – Много будешь знать, скоро состаришься, Ложкин. Налегай на весла, нам еще плыть да плыть.
– Вот черт… – вышел из оцепенения Ломакин. – А ведь реальный был столбняк, товарищ Каляжный… Кровь от лица, и словно в каторжные колодки заковали… Только сижу и думаю – успею полоснуть из автомата?
– Еще как бы успели, товарищ капитан, – рассудительно проурчал один из спутников Каляжного. – А вы бы не успели – так мы рядом, верно, Михаил Александрович? В два счета смели бы эту компанию с палубы, захватили бы катер, и все дела. И дошли бы до места с полным комфортом…
Люди оживились, посмеивались. Лодка резво побежала к левому берегу. Подрастали руины и уцелевшие жилые здания. Просматривались зенитные батареи в районе раскуроченных набережных, затопленная баржа у самого берега.
– А что, нормальная смена обстановки, скажите, товарищ капитан? – бухтел словоохотливый Ложкин, сдувая бусинки пота со лба. – На земле, в небесах и на море, как говорится… А опасно – так где оно не опасно? Уж всяко лучше, чем по лесам слоняться да обстановку изучать. Всю неделю, блин, слонялись. А что хорошего в этих лесах? Только комары да немцы… Товарищ капитан, вы уж манипулируйте нами, – опомнился боец, – куда плыть-то? Берег рядом. Справа немцы, слева немцы, а удача – она штука очень капризная…
– Давайте за баржу, мужики, – первым среагировал Ломакин, – там немцев быть не должно, складская часть гавани, ее наши утюжили особенно старательно…
В паре кварталов от реки ухнул мощный взрыв. Огненный шар взвился в небо и лопнул как мыльный пузырь. Падали стены, катились кирпичи, доносились крики людей, сливающиеся с перестуком автоматов.
– Вот же, матка-боска, что творят, пся крев их в душу… – путая русские и польские ругательства, пробормотал пан Пшиговский. – Там же Старый город, Ерузалимский парк, улица Светоянска – а ведь была когда-то красой Варшавы… Там собор Святого Иоанна, иезуитская церковь Нашей дамы Милосердной…
– Да ладно тебе о боге, товарищ, – проворчал Замятин. – Люди там гибнут, людей жалко…
– Так как же без бога… – сокрушенно вздохнул Пшиговский. – Не будет бога – так и людей не будет…
– Ладно, отставить, – шикнул на них Ломакин. – Вы тут еще теологические споры затейте, они так нужны сегодня… Мужики, осторожнее, там же винт у этой баржи, она же самоходная…
А вот последнее предостережение было не лишним. Баржа ушла ниже ватерлинии и встала, упершись в дно. Вода заливала внутренности судна сквозь пробоины в ржавых бортах. Лодка опасно приблизилась к кормовой части. Замятин вынул весло из воды, Ложкин налег на свое – и все же маневр не успели проделать. Затрещало под днищем – так пронзительно, душераздирающе! Рвалось прогнившее дерево. Словно на клык подводной скалы насадили лодку! Но усилием гребцов она съехала с препятствия, закачалась. Вода хлынула в дыру! Гребцы ругались, яростно работали веслами. Снова всех смешил сержант Ложкин: самое время купаться, плескаться, нырять, кувыркаться… Шипели офицеры: быстро к берегу, пока совсем не развалились! Заремба, не спать, отчерпывать воду! А вы, товарищи бойцы и товарищи поляки, какого хрена уставились, как на новые ворота? Тоже отчерпывайте! Да плевать чем, хоть руками!