Пункт назначения – Москва. Фронтовой дневник военного врача. 1941–1942

Я приказал Тульпину и Гансу перевезти тяжелораненых на двух санях, в которые были запряжены наши лошадки, на перевязочный пункт соседнего батальона штабсарцта Лирова, как только двухкилометровая дорога между нашими батальонами будет очищена от красных. На нашем перевязочном пункте оставались зубной врач Баумайстер и Генрих, которые должны были позаботиться о вновь поступающих раненых. А я сам отправился в путь вместе с примерно двадцатью легкоранеными, которые отважились пойти в Терпилово по нехоженой снежной целине. Как единственный здоровый среди всех, я шагал самым первым, за мной шла Наташа. Не говоря ни слова, мы топали по глубокому снегу, медленно продвигаясь вперед. Все были вооружены, поскольку мы не были уверены в том, что местность между Щитниково и Терпилово была полностью очищена от русских. Некоторые раненые могли передвигаться лишь с большим трудом. Их сил должно было хватить только на то, чтобы кое-как доковылять до сборного пункта. Поэтому я очень надеялся, что по пути нам не придется вступать в перестрелку с противником.

С расстояния в один километр все еще продолжавшийся бой за Щитниково походил на сцену из какого-нибудь фильма о войне. Два дома пылали ярким пламенем. Светлое сияние на горизонте возвещало о приближающемся рассвете. Над деревней, за которую шел бой, кружилось в причудливом танце множество осветительных и сигнальных ракет. Судя по всему, бойцы Кагенека находились уже в пятидесяти метрах от окруженной группы Маленького Беккера.

Через полчаса марша мы вышли на хорошо укатанную обледеневшую дорогу, которая вела на Терпилово. Наша колонна медленно тащилась в жуткий холод по этой скользкой дороге. Некоторые из моих раненых уже находились на грани физического истощения и с огромным трудом переставляли ноги только благодаря помощи своих товарищей. Раненые со здоровыми ногами поддерживали тех, кто с трудом мог ходить. У одного из них было прострелено бедро, и, несмотря на укол морфия, он должен был испытывать ужасную боль при каждом шаге. В конце концов я приказал Наташе помочь ему. Пусть вражеская шпионка сделает хоть что-то полезное для наших солдат! Мы с ней подхватили раненного в бедро солдата под руки, и, преодолевая боль, он заковылял дальше.

Прежде чем свернуть на дорогу к сборному пункту раненых, я бросил еще один взгляд на Щитниково. Теперь боевые действия велись только в восточной части деревни. Наша артиллерия снова вела огонь по опушке леса, находившегося за деревней. Это означало, что она отрезала путь отступления разгромленному неприятелю. Очевидно, группы Кагенека и Беккера сумели соединиться и теперь совместными усилиями оттесняли русских назад в лес, откуда те и пришли.

Мои раненые доковыляли до сборного пункта. Их быстро разместили в теплом помещении, где были соломенные подстилки, на которые они тотчас попадали в изнеможении. Скоро их отвезут на санитарных машинах дальше в тыл. Поскольку напряжение последних часов спало, многие из них от усталости тотчас забылись тяжелым сном.

– А что же мне делать с тобой? – спросил я стоящую рядом со мной Наташу.

– Я не знаю! – ответила она мне с улыбкой, которую при иных обстоятельствах можно было бы назвать обворожительной.

Мы вышли на улицу. На востоке уже забрезжил рассвет.

– Интересно, русские обращаются с нашими шпионами так же хорошо, как мы обошлись с тобой?

– Я же вам говорила, герр доктор, что спасаюсь от комиссаров! Почему вы мне не верите?

Она посмотрела на меня и с улыбкой приблизилась ко мне вплотную. Я взял ее за плечи и остановил на расстоянии вытянутых рук.

– Я очень рад, девочка, что мне не пришлось быть твоим судьей! А теперь отправляйся в тыл, в очень, очень далекий тыл, и держись подальше от линии фронта, если тебе дорога твоя жизнь! Ну а если ты вернешься к своим большевикам, тогда расскажи им, как гуманно с тобой обошлись немцы!

Она ничего не ответила.

– Ну, давай ступай, Наташа! И не забывай: я не хотел бы снова встретить тебя с петлей на твоей нежной шейке!

Она медленно двинулась вниз по улице. У меня было достаточно других забот, и я не хотел забивать свою голову мыслями об этой девушке.

Четыре дня спустя Наташа была арестована вместе с группой просочившихся вражеских солдат на участке нашего соседа слева, в шести километрах от линии фронта. Она прекратила игру и призналась, что является большевистской шпионкой. Наши солдаты повесили ее на первом же попавшемся дереве.

Шум боя в Щитниково окончательно стих. Бледно-серый свет наступающего дня разливался над заснеженными просторами, когда я медленно шагал назад. Над деревней все еще висела пелена дыма, из руин домов вырывались языки пламени, и шальные снаряды время от времени с шипением зарывались в снег. Это была картина полной безысходности и бесконечного одиночества.

Со стороны Щитниково навстречу мне медленно двигалась лошадка, запряженная в легкие сани. На санях лежал раненый. Когда сани поравнялись со мной, я остановил ездового. Ездовой оказался из соседнего 37-го пехотного полка, но я был с ним незнаком.

– Как обстоят дела в Щитниково? – спросил я его.

– Все в порядке! Теперь там нет ни одного русского! – ответил тот.

– И куда вы теперь едете?

– Штабсарцт Лиров поручил мне как можно скорее доставить этого раненого на дивизионный медицинский пункт!

– Значит, штабсарцт Лиров сейчас находится в Щитниково?

– Так точно, герр ассистенцарцт! Он прибыл сегодня утром с несколькими санными упряжками, чтобы помочь нам.

– А кто этот раненый? – поинтересовался я.

– Я не знаю. Он не из нашего полка!

Я склонился над санями и откинул шерстяное одеяло, почти целиком закрывавшее голову раненого. С первого взгляда было видно, что ранение очень тяжелое и что вскоре этот воин покинет наш мир.

Это был Кагенек.

– Франц! – испуганно вскрикнул я, а затем уже настойчиво позвал еще раз: – Франц!

Но он тяжело дышал и вряд ли мог слышать меня.

Я опустился на колени и осмотрел рану. Пуля вошла в левый висок, прошила всю голову насквозь и снова вышла через правый висок. Никакой надежды! Обер-лейтенант граф фон Кагенек получил смертельное ранение в голову.

Я вдруг с ужасом осознал, что повязка, наложенная мной на его голову, стала причиной его смертельного ранения. Во время последовавшего ближнего боя белевшая в ночной тьме повязка, видимо, послужила хорошей мишенью для какого-нибудь красноармейца. Когда я снова прикрывал его голову одеялом, мои руки впервые за всю кампанию в России дрожали. Все мои чувства притупились, и я никак не мог до конца осознать, что же произошло. Словно ребенок, я надеялся на чудо. Разумом врача я понимал, что у Франца нет шансов, однако вопреки здравому смыслу мое сердце надеялось, что может произойти чудо.

– Мы должны как можно быстрее доставить его на дивизионный медицинский пункт! – сказал я ездовому. – Как можно быстрее, но в то же время и как можно осторожнее… Ему противопоказана любая тряска!

– Так точно, герр ассистенцарцт! Я обязательно доставлю его туда! – ответил незнакомый ездовой.

– Так давайте же быстрее! Поехали!

– Так точно, герр ассистенцарцт! Но я могу и один справиться с этим! – удивленно ответил солдат и как-то странно посмотрел на меня.

– Не теряйте время на разговоры! Поехали!

Я схватил лошадь под уздцы, и мы быстрым шагом прошли мимо Терпилово, обогнули деревню справа и двинулись в направлении Волги, на другом берегу которой где-то должен был находиться дивизионный медицинский пункт Шульца. Никто из нас не проронил ни слова. В моей голове проносились путаные мысли о том, как можно было бы спасти моего друга: специальным самолетом из Старицы, к специалистам, нейрохирургическая операция на мозге…

Наконец мы подошли к замерзшей реке. Я осторожно придерживал сани, чтобы спустить раненого с крутого берега без большой тряски. Мы пересекли реку по заснеженному льду и с трудом снова взобрались на противоположный берег. Однако неожиданно я осознал, насколько тщетны все наши усилия. Я вынул из своей медицинской сумки чистую карточку раненого и написал несколько строк оберштабсарцту Шульцу, умоляя его сделать все возможное. В сущности, это тоже не имело никакого смысла, так как Шульц в любом случае сделал бы все, что в его силах, и, кроме того, он был лично знаком с Кагенеком. Тем не менее я прикрепил карточку к пуговице нагрудного кармана его мундира и, словно прощаясь, несколько секунд вглядывался в его лицо. Его дыхание было глубоким и ровным. Однако для него Россия, будущее нашего народа, 3-й батальон и его друзья принадлежали уже к иному миру.