Пурпурное Древо Порфирия
Шрифт:
Домогара села, ноги ее не держали. Обхватив голову руками, она мерно раскачивалась и подвывала. Как в таком виде домой вернуться? Ольгерд ее, поди, и не узнает. А дети? Теперь она и в матушки им не годится, а скорее в сестрицы-нянюшки. Время шло. Темнело.
– Так и будешь сидеть?
– Виссарион, раньше державшийся на порядочном расстоянии, скачками допрыгал до Домогары.
– Может, к Яге пойдем. Успокоишься, да и поможет она чем.
– Нет,- княгиня решительно встала.
– Домой мне пора. Дети там без меня: кто спать уложит, баснь на ночь расскажет?
Нетвердой походкой княгиня двинулась в сторону городка.
– Ты где была?
– яростно рычал князь.
– Я все канавы пообшаривал. Шиш, уж на что старик, с ночи на ногах, тебя разыскивая. Дети ревмя ревут, мамку зовут...
– тут Ольгерд, наконец, увидел, что он держит в руках, и разом отступил.
– Домогара, это ты или нет?
Ноги княгини подкосились. Все волнения и переживания дня минувшего встали перед ее глазами тяжелым маревом, и она потеряла сознание. Последнее, что она успела услышать, были слова мужа:
– Что же ты с собой сделала, дурочка?
На следующее утро княжий терем посетила невиданная гостья. Дворня шарахалась по углам, ратники- дозорные крепче сжимали свои копья. Да только поделать ничего не могли- князь Ольгерд с почетом принимал родственницу своей жены- Бабу Ягу. Что с того, что старушка сразу же прошмыгнула в светелку Домогары и надолго засела там?
– Не плачь, не кручинься, дитятко ты мое глупое, неразумное, - утешала Яга ревущую в три ручья княгиню.
– Буду реветь, буду, - выла та, даже не поворачивая к тетке красного опухшего от слез лица.
– Он ко мне даже не подходит совсем, у-у-у...
– А с половчанкой той что сталося?
– задала вопрос практичная колдунья.
– Да что с ней станется, кобылицей недоенной? Замуж вышла, вчера еще, за сына боярина Шкирняка Борислава. Он как увидал ее, совсем, говорят, разум потерял. В ноги к Ольгерду бросился, отдай, мол, мне Бербияк-хатун в жены. Тот согласился, да и послы половецкие не супротив были- так все у них и сладилось.
– Значит, не в плясунье той дело?
– Да не люба я ему, не люба...- опять заголосила княгиня, уткнувшись в пуховую перину.
– Помнишь, доня, я тебе еще тогда говорила: "Подумай, подумай!" - удовлетворенно резюмировала старушка, распрямляясь на резном стульчике у кровати.
– Потому что только половина мужиков возраста твоего ненаглядного Ольгерда любят полных баб. А знаешь почему? Потому что вторая половина любит очень-очень полных. Так то, голубка!
Черная растрепанная голова Домогары оторвалась от подушки и на Бабу Ягу удивленно уставились два заплаканных карих глаза:
– Что ж теперь делать то, тетушка?
– А я тебе уже и лекарство принесла от твоего горя, глупая!
И Баба Яга осторожно сдвинула крышку с берестяного туеска. Духовитый аромат домашней сдобы тонкой струйкой выбрался наружу и весело закружил по светелке. Словно по волшебству наружу стали выскакивать румяные пирожки, ватрушки, блины и шанежки. Домогара схватила
ближайший к ней блин, впилась в него зубами и счастливо вздохнула.Туда, не знаю куда.
Вечер задался неожиданно теплым и безветренным. В дремотном, позлащенном лучами заходящего солнца, воздухе толшились веселые мошки. Чаровница-осень уже принялась раскрашивать листья золотом и киноварью, а кое-где и нещадно обрывать их с деревьев. На этой шуршавой листве и устроились князь Ольгерд и старец Порфирий, скрывшиеся в монастырский сад от мирской суеты.
– Тихо как у тебя тут, спокойно, - Ольгерд блаженно потянулся, со скрипом разминая затекшие за день властных трудов косточки.
– Верно, оттого, что монахи твои не собачатся друг с дружкой.
– Что это тебя на тишину потянуло?
– удивленно вскинулся на него Порфирий.
– Опять с женой поссорился?
– Да нет, - отмахнулся князь.
– С Домогарой у нас все в порядке.
– Потом подумал и добавил: - Пока.
– И продолжил: - А вот со мной, отче, неладно что-то.
Старец удивился. На здоровье пресветлый князь отродясь не жаловался. На пирах редко кто мог перепить его, не говоря уже о потрясающей способности в одиночку расправляться с запеченным на вертеле кабаном. Душевные терзания были Ольгерду так же не свойственны, как ежику стремление летать по небу. Единственным, что отравляло вполне безоблачную жизнь князя, была его склочная и самовластная супруга да волхвы, время от времени начинавшие претендовать на княжескую власть. Поэтому отец настоятель почел за благо промолчать и подождать, пока Ольгерд сам не приступит к пояснениям. Так и случилось.
– Завсегда сплю я как убитый, - начал свой рассказ князь, с силой потирая руками помятое бледное лицо.
– А тут уж, почитай, ночи три как засну, хмырь какой-то мелкотравчатый приходит и начинает нудеть....
– Подожди-подожди, - перебил его Порфирий.
– Что значит приходит? А стража куда глядит?
– Приходит- в том смысле, что сниться он мне, - объяснил Ольгерд.
– Со снами стража бороться бессильна, да и я сам то же. Я потому к тебе и пришел.
– Как к духовному пастырю?
– насмешливо переспросил отец-настоятель.
– Да поди ты, - огрызнулся князь.
– Как к другу пришел. Помню я, как ты на дреговичской дороге волшбой листья с деревьев чисто налысо посшибал. Опять же, людям помогаешь. Не к кощуннику же мне идти сон свой толковать.
– Ольгерд приподнялся и, придерживая край червленой рубахи, весьма натурально изобразил волхва в длинном балахоне, смешно путаясь в ставших вдруг широкими рукавах. Сгорбился и загнусил невероятно противно:
– А это тебе, сыне, за волхвов боричевских, загубленных, совесть твоя покою не дает! Отдай стол свой княжеский, раскайся, вот и полегчает тебе!
Тут князь одернул на себе рубаху и с вызовом распрямился во весь свой немаленький рост.
– Не минуточки малой не жалею я, что казнил тогда этих сквернавцев! Голод людской на развлечение себе повернули! Прав я был, отче, прав!
– Успокойся, княже, - остановил его Порфирий.
– Знаешь, ведь, что про волхвов мы с тобой одинаково мыслим. Полно об этом. Отдохнуть тебе надо. На охоту, на зверя красного порскучего, давно ли не ездил? Осень пришла, месяц рюен, как раз время птиц перелетных с перевесами сторожить.