Пурпурный занавес

Она-то, может быть, и есть, да вот углубляться в отвлеченные думы за рулем не следует. Уже в самом конце спуска Николай чуть не прозевал – спасибо, шоферское шестое чувство выручило. В просветах кустарника сверкнул корпус большой легковой машины – Гордеев резко затормозил.

Серебристый «Мерседес-600» массивно прокатил слева направо через перекресток. Николай успел разглядеть только правую руку водителя, небрежно покоящуюся на рычаге коробки передач: в коротком белом рукаве, крепкая, мускулистая мужская рука.

В таких бегемотах люмпены да пролы не ездят. Николай мельком удивился сему явлению на убогих улицах Третьей пристани – и тут же забыл об этом.

– Сюда, сюда, – клиент чуть не подскакивал на сидении от непонятного Николаю возбуждения.

– Я помню, – буркнул Гордеев.

Подъехали к давешнему складу. Там Николай наконец-то оставил надоеду вместе с его каталкой, получил полный расчет, кивнул на прощанье.

Что-то все-таки поддевало его, какая-то мысль, поддевала и пряталась, он не мог ее уловить. И так и сяк, пытался, старался… нет, не ловилась. И он махнул рукой. Надо будет – сама потом всплывет.

Еще в первый раз, въехав на Пристань, он обратил внимание на этот дом – двухэтажное строение довольно игривой архитектуры: с высокой крышей, выступами чердачных окошек, угловыми застекленными балконами второго этажа, этакими почти мансардами, косо подпертыми контрфорсами из бруса. Все это, правда, было крайне дряхлое, на балконы и глядеть-то было жутковато, а уж как ступать на них, и помыслить страшно… Когда-то розовая, видимо, штукатурка давным-давно выгорела на солнце, смылась дождями снегами, талыми водами… и теперь цветом напоминала промокашку; тем не менее среди прочей совсем уж безнадеги Третьей пристани дом этот сразу бросался в глаза.

Вот и Николаю бросился. И сейчас, на обратном пути, вновь возник бельмом на глазу. Гордеев покосился влево.

Только он сдвинул взгляд – как из-за дальнего торца дома вырулил тот самый «Мерседес». Остановился. Распахнулась дверца, вышагнул водитель и…

И Николай чуть не поперхнулся от изумления.

Потому что водителем этим оказался не кто иной, как Владислав Глухаревский!

«Газель» вильнула вправо. Николай вздрогнул, судорожно дернул руль.

Что делать?..

И как-то само собой решилось – что.

Гордеев резко крутанул баранку влево, нажал на газ. Грузовик подлетел к «Мерсу».

– Владислав!

Черт, как его по отчеству?..

Глухаревский обернулся. Очень спокойно. На лице промелькнуло припоминание: где-то, мол, видел этого типа… Но где, не вспомнил.

Николай помог, улыбнулся радушно:

– Я – Николай Гордеев, ассистент Пинского. Встреча в Союзе, потом дома у Ягодкина… Помните?

Литератор прояснился.

– Ах, да! Как же, прекрасно помню. Извините, что не узнал сразу.

Они обменялись крепким рукопожатием.

– Очень рад, – сказал Николай.

Писатель осклабился, но об ответной реакции умолчал. Зато спросил:

– Какими судьбами?

Гордеев широко повел рукой.

– Да вот, – постарался взять тон как можно независимее. – Как говорится, хочешь жить… Ассистент я, в сущности, внештатный. Поэтому приходится крутиться.

– Частный извоз?

Николай сделал сложное движение губами, глазами… Глухаревский мимику понял правильно:

– Что ж! Деньги не пахнут.

– Вот-вот, – Николай рассмеялся. – Ну, а вы?..

Выжидающе недоговорил. И опять литератор все понял:

– А я в поисках вдохновения, так сказать. Я вообще, знаете ли, люблю побродить по таким вот укромным, притихшим местам. Не просто так, разумеется. Со смыслом.

Он сунул руки в карманы джинсов, качнулся с пяток на носки.

– Занятно! Вот я числюсь фантастом. Ярлык вроде бы приклеили – но критики головы ломают: книги Глухаревского ни в одном из общепринятых жанров фантастики не вписываются. Нет там других планет, галактик и всего такого прочего. Верно, нет. А мне и не нужно ничего этого… Да я, впрочем, кажется, говорил уже… там, на встрече?

– Нет-нет!.. То есть, да, говорили, но мне очень интересно!

– Как психологу? – Глухаревский лукаво подмигнул.

– Н-ну, отчасти да. А отчасти… Да почему бы не как читателю? Я ведь, в конце концов, нормальный обыватель, художественной литературой интересуюсь, как и положено такому обывателю…

Николай остался очень доволен своим ответом. Ладно-складно так все сказал, беседу поддержал… Он почувствовал, как его начинает разжигать сыщицкий азарт: с чего-то вдруг Глухаревский пустился в рассуждения? Любопытно, черт возьми!

– Ах, вот как? – писателю такие слова сделались как маслом по сердцу. – Ну, возможно, я и повторяюсь… Суть вот в чем: я считаю, что самые таинственные и загадочные места на свете – никакие не чужие планеты, не космос, и не джунгли Центральной Африки. Нет! Самые диковинные места – закоулки города, в котором живешь. Окраины, дворы, сараи, подворотни. Подвалы, чердаки! Вот где все тайны мира!..

Он засмеялся – славно так, по-доброму. Николай тоже постарался хмыкнуть поумнее.

– Согласны с этим? – Глухаревский приподнял брови.

– Ну, резон есть.

– А вы ничего не читали из моих вещей?

Гордеев виновато помялся:

– Н-нет, как-то не довелось… Честно говоря, изо всей вашей группы я только в Ягодкина заглядывал. Да и то, вот уж точно, заглядывал с пятого на десятое.

Лицо Глухаревского приобрело какое-то неясное выражение.

– Мм?.. А что именно вы у него читали?

– Ох, сразу и не вспомнить… Что-то настолько мрачное… «Кровь луны», что ли?

Беллетрист кивнул, глаза его сузились.

– И как впечатление?

– Да как! Бред. А вы, кстати, читали?

Глухаревский внимательно посмотрел на Николая… то ли улыбнулся, то ли нет. Затем отвел взгляд.

– Жарко, – заметил без всякой связи с предыдущим. – Смотрите-ка: начало мая, а такая теплынь…

Здесь он примолк – не просто, со значением. Николай тоже пустословить не стал: понял, что такова уж особенность писательского мышления – включать время от времени лирические переливы… И верно: Глухаревский помолчал, помолчал, да и заговорил всерьез: