Пушки царя Иоганна

— Как ты думаешь, Никита, у ляхов знают, что я вместо того чтобы к войне готовиться, смотр невест затеял?

— Это уж как водится.

— Вот пусть и думают так дальше.

План мой был прост, как все гениальное. Бояре прослышав, что я решил развестись с Катариной Шведской, будто с ума сошли. Все у кого были дочери на выданье или подходящие по возрасту родственницы, тащили их в столицу, невзирая на любые обстоятельства. Отменялись помолвки, забывались крестоцеловальные клятвы, рассыпались как карточные домики с трудом заключенные союзы. Как же, такой приз — царь женится! Уж больно много выиграет тот, кому он достанется. Я, со своей стороны, всячески поддерживал этот ажиотаж. То вместе со своими приближенными, прогарцую мимо боярских теремов, вызвав охи и ахи за крепкими заборами. То парад проведу, пригласив бояр посмотреть, как красиво шагают мои мекленбуржцы. Конечно, девицам на такие мероприятия вроде, как и нельзя, но как быть, если очень хочется? Выручали в таких случаях возки. До карет им, конечно, далеко, но поглазеть из окошек на устраиваемую царем потеху можно. Как с усмешкой рассказывал Анисим, в преддверии смотра в московских лавках смели все дорогие ткани, украшения и румяна с белилами. Сколько он заработал на этом, я не спрашивал, чтобы ненароком не позавидовать, но выглядел Пушкарев очень довольным. Вторым выгодоприобретателем был мой лейб-медик Пьер О" Коннор. Франко-ирландец прижился в России и давно бросил поиски философского камня и панацеи. Вместо них предприимчивый иноземец весьма успешно торговал лекарствами и косметическими средствами, нажив на этом совершенно неприличное состояние. Я, правда, сразу предупредил его, что если мой эскулап ненароком траванет кого-нибудь, заступаться не стану. Впрочем, хитрец Пьер только ухмыльнулся и заявил, что более всех иных заповедей Гиппократа он почитает — не навреди! Вот ей богу, была бы у меня медицинская академия, я бы заставил его диссертацию написать о "плацебо".

Так вот, за всеми этими приготовлениями, я намеревался скрыть подготовку к походу. Как все будет готово, мои войска форсированным маршем выдвинутся к Можайску, где были устроены магазины с припасами и амуницией. Потом… потом будет видно. Главное чтобы поляки узнали о моем присутствии как можно позже.

Единственной проблемой было отношение ко всему этому маскараду церкви. Местоблюститель патриаршего престола отнесся к этой моей затее, мягко говоря, без энтузиазма. В принципе, само намерение развестись с нежелающей принимать православие принцессой, возражений не вызывало… но ведь так дела не делаются! Ты сначала покайся, да обратись к отцам своим духовным с прошением. Они хорошенько подумают какую на тебя епитимию наложить. Побудешь под прещением, да помолишься, а там глядишь и разведем. И только потом — смотр невест! Поняв, что Исидор не шутит, я искренне повинился перед ним и рассказал все как есть. Митрополит немного подумал и сказал свое веское — нет! Тут уже взыграло ретивое у царя-батюшки, то бишь меня. Сказано же, не собираюсь я ни жениться, ни разводиться. Волю свою, ни собору, ни думе я не объявлял. Смотр официально не созывал, а если бояре и царедворцы себе чего надумали, так с меня какой спрос? И благословления я у тебя Владыко не прошу, а лишь нижайше требую, чтобы ты помалкивал до поры. В общем, кое-как удалось иерарха уломать. Впрочем, кривить душой ему не пришлось, выручил митрополит Иона. Сему достойному мужу, я о своих коварных замыслах не поведал, а вот он принял их за чистую монету и недолго думая провозгласил с кафедры, что брак, заключенный с не православной принцессой законным быть не может. И потому Иван Федорович в своем праве, а кому не нравится, может становиться в очередь за отлучением. Засомневавшиеся было бояре, восприняли эту новость с энтузиазмом и продолжили подготовку. А я… а я с загадочным лицом улыбался.

С тех пор, как братец Никита прознал о прогулках Алены по Москве, единственным ее развлечением стали посещения немногочисленных подруг. Иногда ее одиночество скрашивала Ефросинья Панина, иногда заглядывала Маша Романова, но чаще всего к ней забегали дочери Анисима Пушкарева: Глафира и Марьюшка. Одних их, конечно, не пускали, но Авдотья была вечно занята по хозяйству, и за девицами приглядывала пожилая холопка, которую обычно тут же спроваживали на кухню, чтобы не мешалась. Оставшись одни, девушки гуляли в саду, качались на качелях, потом шли в девичью примерять наряды и украшения или разглядывать мудреные картинки в заморских книжках.

— Хотела ленты новые, — застенчиво улыбаясь, говорила Глаша, — так все разобрали. В лавке хоть шаром покати, ни камки, ни атласа, ни кисеи. Как с ума все посходили.

— На смотр собираются, дурынды! — смешливо фыркнула Марьюшка, примеряя ярко красные коралловые бусы. — Правда, красиво?

— Дай-ка поправлю, — улыбнулась Алена, — вот так гораздо лучше! А что за смотр?

— Да так, глупости всякие, — смутилась старшая Пушкарева, внезапно припомнившая, о чем говорил батюшка, прежде чем отпустить их с сестрой в гости.

— Вот, примерь это, — протянула ей боярышня богато изукрашенный венец с подвесками.

— Охти мне! — Всплеснула та руками, — не посмею я такую красоту примерить.

— Ничто, примеряй, я хоть посмотрю, как оно выглядит.

Выдержать такое искушения девушка не могла и тут же надела убор. Критически осмотрев подружку, Вельяминова добавила к венцу серьги и ожерелье.

— Глаша, — взвизгнула от восторга Марья, — какая ты красавица!

— Правда?

— Конечно, правда! Жалко зеркала во весь рост нет, про какие мне Ваня рассказывал…

— Во весь рост, нет, — улыбнулась боярышня, — но кое что есть.

С этими словами она вынула из ларца небольшое зеркало в серебряной оправе и протянула его Пушкаревым. Вправду сказать, Глафира и без всяких украшений была чудо как хороша. Тонкие черты лица, белоснежная кожа, не требующая белил, и густые черные волосы, собранные в тугую косу могли, кого угодно лишить покоя, а уж богатом уборе и вовсе выглядела как заморская королевна. Пока она восторженно разглядывала себя в мутноватом зеркальце, ничего не забывающая Алена, наклонилась к девочке и тихонько спросила:

— Так что за смотр?

— Батюшка не велел говорить, — так же тихо отвечала ей она, — ты уж подожди, когда Глашка проболтается.

Боярышня нахмурилась, но тут же придала лицу приветливое выражение и мечтательно заявила глядя на любующуюся собой девушку:

— Надо бы тебе летник, вместо сарафана, или хоть накидку кружевную.

— Да где же ее взять?

— Сказывают в Кукуе любые кружева купить можно…

— У Лизки Лямкиной? Наверное, и у нее все скупили, в чаянии царю понравиться… ой!

— Что с тобой, али укололась?

— Нет, просто…

— Про смотр невест вспомнила?

— Так ты знаешь?

— Господи, да вся Москва только об этом и судачит!

— Слава богу! Ты уж прости меня Аленушка, а только не велели мне говорить, а ты и сама знаешь.

Пока они разговаривали, Маша завладела зеркалом, и критически оглядев сначала себя, а затем сестру с боярышней, заявила:

— Дал же бог кому не надо!

— Ты о чем это?

— О вас, о ком же еще. Тут Ваня, наконец-то надумал бросить свою кикимору заморскую, а вам и дела до того никакого нет! И я, как на грех, мала еще.

— Не говори так, охальная!

— Чего это я охальная?

— Погоди, Марьюшка, — улыбнулась Алена, — ты что же это, сама на смотр собралась?

— Ну, если вы с Глашей не пойдете, так и я сгожусь. Все краше чем эти дурынды квелые!

Самонадеянное заявление девочки было так забавно, что подружки не удержались от смеха, причем Машка смеялась громче всех. Наконец, отсмеявшись, Глаша серьезно сказала сестре:

— Перестань глупости болтать, не по чину нам в царские палаты!

— Я-то может, и глупости говорю, а вот кое-кто их делает.

— Ты про кого это?

— Да уж, не про тебя сестрица. Ты у нас по Первушке-подьячему сохнешь, а вот…

— Машка!!!

— Молчу-молчу. Ой, а что это за шум, не Никита ли Иваныч домой пожаловали? Глаша, пора нам!

Когда окольничий, тяжело ступая, зашел на половину сестры, подружек уже не было, а Алена задумчиво перебирала разложенные вокруг нее украшения. Брат немного потоптался, не зная с чего начать разговор, потом вздохнул, и хотел уже было выйти, но так и остался на пороге.

— Гляди ка, сколько приданного, — нашелся он, наконец, — надела бы убор какой, покрасовалась.

— На смотр и надену, братец мой милый, — кротко улыбнувшись, отвечала она ему.

— Прознала-таки! — вздохнул Никита.

— А ты что думал?

— Да ничего я не думал.

— А почто молчал?

— Тебя, дурочку, уберечь хотел!

— От судьбы не убережешь.

— Он и не развелся еще…

Взгляд сестры буквально облил окольничего пренебрежением к его доводу, так что он разозлился. Однако говорить правду было нельзя, и Вельяминов попытался найти отговорку.