Пушки царя Иоганна

— У нас есть грамоты, удостоверяющие наши полномочия, — попробовал возразить Сапега.

— Вот как, и к кому же они адресованы?

— Вам, ваше королевское высочество.

— Кому-кому?

— Великому герцогу Мекленбурга.

— Вот и поезжайте с ними в Мекленбург. Право же, не понимаю, что вы делаете с этими документами на среднерусской возвышенности.

— Где? — выпучил глаза канцлер.

— Посреди Русского царства, — чертыхнувшись про себя, пояснил я.

— Мы не знаем никакого русского царства! — Окрысился глава польского посольства. — Есть Великое княжество Русское, входящее в состав нашего государства и есть варварское Московское царство, которое вы вероломно захватили.

— Вот значит, как вы заговорили? Что же, видит бог, я этого не хотел. До свидания, господа, на сегодня переговоры окончены, а завтра их продолжат пушки.

— Погодите, ваше королевское высочество, — попробовал привлечь мое внимание Новодворский.

— Вы что-то хотели, ваше преосвященство?

— Пан герцог, но ваши условия неприемлемы! — Заявил он почти жалобным голосом.

— В какой части?

— Мы не будем платить контрибуцию!

— Значит по поводу Смоленска, Чернигова и прочих городов возражений нет?

— Нет, то есть — есть… то есть, — совершенно запутался епископ. — У нас нет таких полномочий от сената Речи Посполитой.

— Как вам не стыдно! Пытались выдать себя за полномочных послов, а на самом деле…

— Но мы и есть полномочные послы.

— Послушайте панове, если вы прибыли послами, то давайте заключать договор. Условия я вам озвучил. Если же вы явились чтобы воевать… я распоряжусь, что бы вас погребли согласно вашему сану.

Оставшись одни, сенаторы с тревожным видом обступили Сапегу. Тот явно чувствуя себя не в своей тарелке, пытался смотреть в сторону, но куда бы он ни устремлял взгляд, отовсюду на него с укором глядели глаза панов-комиссаров.

— Что вы на меня так смотрите? — глухо спросил канцлер.

— Вам не следовало так разговаривать, с герцогом, — выразил всеобщее мнение Гонсевский.

— Я знаю, — тяжело вздохнул тот в ответ, — но он меня вынудил.

— Верно, вы сделали ровно то, что он хотел. Вы оскорбили его в присутствии множества людей, после того как он великодушно и благородно вернул нам тело пана гетмана для погребения. Теперь он в своем праве.

— Вы думаете, он пойдет на крайние меры?

— Это война, пан канцлер, в ней не бывает крайних и не крайних мер.

— Но мы — послы!

— Нет, ясновельможный пан, мы вели подкрепление к войску покойного гетмана. У нас укрылся после поражения раненый королевич. Герцог ясно дал нам понять, либо мы послы и принимаем его требования, либо мы воюем и вае виктис [60] .

— Паны сенаторы, — окликнул их командовавший почетным караулом ротмистр, — прошу прощения, что прерываю ваши милости, но московиты отпустили нескольких наших.

— Кого наших? — Не понял Гонсевский.

60

Vae victis — горе побежденным (лат.)

— Ну, я хотел сказать, пан рефендарий, нескольких пленных шляхтичей.

— Приведите их сюда, — велел Сапега.

Повинуясь приказу, караульные скоро подвели к сенаторам нескольких человек, в некогда нарядных, но теперь совершенно оборванных одеждах.

— Кто вы, панове?

— Вы не узнаете меня? — глухо спросил самый молодой из них, поправляя повязку на лбу.

— Пан Адам Казановский? — С трудом узнал его канцлер.

— Да, это я, а также пан Бартоломей Ленцкий и пан Юницкий.

— Откуда вы?

— Из московитского плена, как видите. Герцог сказал, что королевич Владислав очень плох и, возможно, ему станет легче, если он увидит меня. Поэтому он любезно…

— Черт бы побрал этого мекленбургского дьявола и его любезность! — Не выдержав заорал канцлер. — Сначала он пообещал угостить нас ядрами из своих пушек, а теперь проявляет милосердие к раненому королевичу.

— Он и вправду так плох? — Встревожено спросил Казановский.

— Все в руках божьих, — вздел руки к небу Новодворский, — а скажите, пушки герцога и вправду так страшны, как о них говорят?

— Ваше преосвщенство, — выступил вперед Ленцкий, — я служу уже много лет и дрался с немцами, турками, шведами и, конечно же, московитами, но никогда не видел ничего страшнее. Не знаю, какой демон научил герцога и его людей этой премудрости, а только если они примутся за ваш лагерь хорошенько, то он и часа не продержится.

— Как вы попали в плен?

— После поражения нашего войска под Можайском, мы отходили к Литве, но на нас обрушился этот проклятый перебежчик Валуев. Нас было почти тысяча и никому не посчастливилось уйти. Я лишь чудом выжил.

— А вы, — обернулся Гонсевский к Юницкому.

— Я отступал в отряде пана Казановского старшего, возглавившего войска после смерти Ходкевича и исчезновения его высочества. Мы уже почти добрались до Литвы, как нас перехватили войска Прозоровского.

— Кому-нибудь удалось уйти?

— Не знаю, я был ранен в самом начале дела, и не видел чем все кончилось, однако слышал от московитов, что какой-то части наших жолнежей удалось спастись и добраться до границы. Там стоит отряд Храповицкого, и они не рискуют соваться слишком уж близко.

— Пан Якуб верен себе, — хмыкнул канцлер, — обещал, что не выступит против герцога и стоит на рубежах. Ладно, ступайте в лагерь, господа, вам надо отдохнуть.

— Шах и мат!

— Вы что-то сказали, пан Гонсевский?

— Шах и мат, — повторил рефендарий с мрачным видом.

— О чем вы?

— Вы не играете в шахматы, пан канцлер?

— Играю, но при чем тут это!

— Иоганн Альбрехт, или как там теперь его зовут, поставил нам шах и мат.

— Каким образом?

— Если бы эти трое были больны чумой, они нанесли бы куда меньше вреда.

— Да почему? Вы говорите загадками!

— Никаких загадок, пан канцлер, просто не пройдет и часа, как даже последний кашевар в нашем лагере будет знать, как смертоносна мекленбургская артиллерия и, что все наши войска уничтожены московитами. Никакого боя завтра не будет, ибо наши же жолнежи потащат нас к герцогу заключать мир.

Закончив переговоры, я направился в наш лагерь, где тут же приказал собраться всем командирам полков. Те, впрочем, ожидали моего вызова и вскоре собрались.