Пушкин: «Когда Потемкину в потемках…». По следам «Непричесанной биографии»
Шрифт:
(III, 182)
(«Зима. Что делать нам в деревне?..». 2 ноября)
…Пора, красавица, проснись:Открой сомкнуты негой взоры,Навстречу северной АврорыЗвездою севера явись!(III, 183)
(«Зимнее утро», 3 ноября)
Вероятно, вслед за этими лирическими шедеврами в том же ноябре 1829 г., или несколько позже, и было написано проникнутое тем же светлым настроением
Переадресовка лирических посланий от одного лица другому не была редкостью в те годы. Известны случаи, когда переадресовывал свои стихотворения и Пушкин, изменяя при этом их дату [137] . Так, стихотворение 1820 г. «Зачем безвременную скуку», посвященное Екатерине Раевской, в 1826 г. Пушкин посылает Софье Федоровне Пушкиной, которую он хотел в то время видеть своей невестой, и соответственно меняет дату. Сохранился автограф стихотворения, переданный Пушкиным Софье Федоровне через ее родственника В. П. Зубкова, где рукой Пушкина поставлена дата «1 ноября 1826. Москва». Любопытно, что в сборнике стихотворений, вышедшем в 1829 г., когда надежды на брак с С. Ф. Пушкиной уже не было, Пушкин поместил стихотворение под 1821 годом. То же – со стихотворением «Иностранке» («На языке тебе невнятном»). Посвященное первоначально гречанке Калипсо Полихрони, спустя три года оно было переадресовано Амалии Ризнич и вручено ей Пушкиным перед ее отъездом из России.
136
В Непричесанной биографии (с. 15) я отнес это стихотворение (без детального рассмотрения) предположительно к осени 1830 г.
137
Даты, проставленные Пушкиным под стихотворениями, не всегда обозначают время их создания – см. об этом: Непричесанная биография. С. 130, 147–148.
Такова же судьба стихотворения «Нет, я не дорожу…», посвященного первоначально Анне Вульф. В январе 1830 г. Пушкин по каким-то причинам счел уместным передать его Елизавете Михайловне Хитрово.
Дальнейшая судьба Пушкина – его женитьба на Наталье Николаевне Гончаровой сделала это стихотворение своего рода пророческим. Уж слишком соответствовало его содержание его отношению к Наталье Николаевне и его умонастроению в первые годы после женитьбы. Это в какой-то мере понимали близкие Пушкину люди. Недаром на некоторых копиях появились заголовки «К жене», «Жене» или дата «1831» (год их свадьбы). Судя по лирике Пушкина начала 1830-х гг. и его письмам к Наталье Николаевне, это ощущал и сам поэт. Едва ли он показал стихотворение «Нет, я не дорожу…» своей молодой жене – это было бы бестактно. Но в своем сознании, в своей душе он явно переадресовал это стихотворение ей.
«Я пел на троне добродетель»
В начале 1819 г. Пушкин посвятил восторженные строки Императрице Елизавете Алексеевне:
Свободу лишь учася славить,Стихами жертвуя лишь ей,Я не рожден Царей забавитьСтыдливой Музою моей.Но, признаюсь, под Геликоном,Где Касталийский ток шумел,Я, вдохновенный Аполлоном,Елисавету втайне пел.Небесного земной свидетель,Воспламененною душойЯ пел на троне добродетельС ее приветною красой…(II, 65)
Императрица Елизавета Алексеевна
То, что в окончательном варианте Пушкин даже приглушил обуревавшие его чувства, выясняется из черновиков, пестрящих вычеркиваниями вроде: «Я пел в восторге, в упоенье… Любовь… Любовь, надежду… прелесть…» (II, 546).
Пушкину нравилась Царица. Она была необычайно привлекательна, по-женски взбалмошна и, похоже, изменяла своему Августейшему супругу, Императору Александру I. Последнее особенно занимало воображение Пушкина. Ничего определенного он, понятно, не знал. Скандальные подробности из жизни Августейших особ во все времена были окутаны непроницаемой тайной. Но у Александра Сергеевича было удивительное чутье на этот счет. Его неуемное воображение рисовало ему эротические сцены, в которых прекрасная Царица отдавалась простому юноше (желательно, чтобы этим юношей был именно он). Вот она видится поэту в образе грозной Царицы Ада Прозерпины. И что бы вы думали? Она делит ложе с простым пастушком:
Пред богинею коленаРобко юноша склонил.И богиням льстит измена:Прозерпине смертный мил.Ада грозная ЦарицаВзором юношу зовет……
Прозерпина в упоенье,Без порфиры и венца,Повинуется желаньям,Предает его лобзаньямСокровенные красы,В сладострастной неге тонетИ молчит и томно стонет…Но бегут любви часы…(II, 319–320)
Это стихотворение, написанное еще в 1820–1821 гг., представляет собой вольный перевод одной из картин «Превращений Венеры» Эвариста Парни. Причем это не единственный случай: если Пушкину доводилось встретить у своих собратьев-поэтов описание супружеской неверности королевы или царицы, он тотчас же делал себе выписку в виде вольного перевода. Так он переводит начало пьесы Альфиери «Филипп» – монолог неверной жены-королевы:
Сомненье, страх, порочную надеждуУже в груди не в силах я хранить;Неверная супруга я Филиппу…(III, 67)
То, что чутье не обманывало Пушкина, выяснилось два века спустя: уже в наше время его подозрения нашли документальное подтверждение.
Елизавета Алексеевна вела дневники, в которых, начиная с 1803 г., подробнейшим образом записывала свою романтическую влюбленность в молодого кавалергарда Алексея Охотникова. Со временем романтическая влюбленность переросла в любовную связь и завершилась рождением у Императрицы внебрачной дочери, прожившей всего полтора года.
После смерти Елизаветы Алексеевны Император Николай Павлович, ознакомившись с ее дневником и посоветовавшись с матерью и женой, счел за благо его сжечь. Но рукописи, как известно, не горят. Или по крайней мере сгорают не полностью. Это, конечно, метафора. В действительности же несколько листиков, вырванных из ее дневников, где-то затерялись и были обнаружены в ее архиве лишь в наше время. Их оказалось вполне достаточно для уяснения общей картины. Вот некоторые выдержки из этих сохранившихся записей:
«Воскресенье 15 <марта 1803 г.>, в карауле, милый взгляд проходя, я смешалась, его голос взволновал меня до глубины души. Angebrannt, думала только о нем; весь день провела в мечтаниях о любви…
Вторник 24 <марта>… После обеда я случайно глянула из окна диванной комнаты на набережную, когда он проезжал, он не мог меня видеть… Но это мгновение произвело во мне извержение вулкана, и часа два потом кипящая лава заливала мое сердце…
Четверг 30 <июля>… чувство развилось за этот день больше, чем за год… angebrannt без видимой причины» [138] .
138
Лямина Е. Э.; Эдельман О. В. Дневник Императрицы Елизаветы Алексеевны // Александр I. «Сфинкс, не разгаданный до гроба…». СПб., 2005. С. 122–128. (Далее – Дневник Императрицы.)
И дальше в том же духе. И везде снова и снова – «я горю», «я горю», «я горю» («angebrannt»). Записи в дневнике сделаны по-французски, но слово angebrannt Елизавета Алексеевна записывает на своем родном немецком языке. В контексте записей его лучше всего перевести пушкинским стихом:
В крови горит огонь желанья…
Но читаем записи дальше:
«Четверг 23 <апреля>… В театре… проходя перед ним, забывши стыд, бросила на него f"uchtig [139] взгляд…
139
Быстрый, мимолетный (нем.).
Понедельник 27… Мои неосторожные нежные взгляды.
Суббота 20 <июня>… Пленительные мгновения! Взаимное влечение, неповторимая встреча глаз…» [140]
Ада грозная ЦарицаВзором юношу зовет…Пушкин, понятно, не мог знать содержание тайного дневника Императрицы, но в способности точно угадывать и воспроизводить любовные сцены ему не откажешь.
Похоже, поэт угадал и то, что было на страницах дневника, сожженных Николаем I:
140
Дневник Императрицы. С. 124–127.