Пушкинский дом

Он вернулся в комнату и бессмысленно озирался, снова ища Фаину как бы в щели. Ее не было. Он обнаружил лишь ее сумочку, приткнутую за настольную лампу. Он схватил почему-то сумочку и с нею выскочил в коридор. В дверях столкнулся с той парочкой, что целовались на диване. Дверь в ванную была отворена, и там теперь никого не было. Он услышал тогда за спиной, как хлопнула дверь на лестницу. Некоторое время стоял в тяжелой растерянности и ничего не соображал. Бросился на лестницу. Внизу были слышны голоса. Сбежал через три ступени вниз. Никого. И во дворе – никого. Ему вдруг показалось, что идет снег.

Он вернулся и в тупости сидел на диване, открывал и закрывал сумку – щелкал замком. Наконец заглянул внутрь: пудреница, огрызок карандаша, платочек… Завязан узелком. Развязал узелок и обнаружил кольцо.

Вспомнил, как она тихо сняла его с пальца. Примерил. Оно не лезло ни на один палец. «Ну и что же, сама говорила, что оно стоит пятьсот рублей [6] , – как-то сухо подумал он, – мы можем три раза сходить в ресторан, – прокрутилось в нем безучастно, как в арифмометре. – Что же я могу поделать, раз у меня нет денег…» И он сунул кольцо в карман. Завязал обратно узелок на платочке. Закрыл сумочку. Отнес ее и задвинул за настольную лампу. Отойдя, еще раз посмотрел – точь-в-точь. Уселся ждать, странно спокойный.

6

Масштаб цен до реформы 1961 года. Деньги тогда были другими, большего формата, но меньшего номинала. Так что когда Лева мучился насчет раздобыть 50 рублей, то это не то, что 50 рублей сейчас, а так – рублей 5 по-нынешнему. А вот то, что 5 рублей теперь ни для кого не серьезно, а 50 тогда могло быть очень даже серьезно, – этого уж совсем не объяснишь тому, кто этого не помнит, – время! (Вот секрет возраста, каждым человеком достигнутого: только вспомни все, как было, как следует: даже на день вспять я не хотел бы вернуться!)

«Разве так можно, Фаина! – говорил он мысленно, у него даже шевелились губы. – Разве так поступают люди? Даже если я не прав и зря тебя подозревал, разве можно так измываться надо мной! Чем я виноват? Разве не видно, как человек страдает… Тут и любви не надо – любой сжалится. А ты – как вивисектор. Мне даже представить невозможно, что один человек может другому такое… Да еще любящему. Именно любящему – не Митишатьеву же? Что же ты, Фаина…»

Так он тихо уговаривал Фаину, и она появилась. Подскочила к нему. «Что с тобой, бедненький?» Лева молчал, пощупывая в кармане кольцо. «Мы гуляли. Знаешь, как хорошо на Неве!..» Лева молча поглаживал кольцо. «Ну что ты, глупый?.. Нельзя же быть таким глупым! Ты обиделся на меня? Но как же с тобой еще можно…» – «Ну как же с тобой еще можно…» – повторил Лева. «Пошли отсюда, пошли скорей! Как тут можно находиться! Так хорошо на улице… Светло уже». – «А я думал почему-то, что снег пошел…» – сказал Лева. «Какой же снег в июле? Вот чудак!..» И Фаина направилась к столу, извлекла свою сумочку из-за настольной лампы. Лева с непонятным удовольствием проследил, как она это проделала. Что-то в нем расслабилось, и он вздохнул.

И они вышли все втроем.

На улице действительно было прекрасно.

Лева шел, все в нем слегка и высоко звенело, он не чувствовал своего тела и словно даже летел; что-то они говорили все втроем, и Леве казалось, что что-то все время несильно вспыхивает рядом – он даже поворачивал голову проследить эту вспышку, но там ничего не вспыхивало, а вспыхивало еще рядом, еще немного в стороне… Время от времени он с испугом ощупывал кольцо; оно же – никуда не девалось, было на месте. Он вздыхал с облегчением, немножко гладил его, и вспыхивание становилось ярче. «Как Аладдин…» – вдруг сказал он вслух. «Что – как Аладдин?» – спросил Митишатьев. «Шпиль, – сказал Лева, поспешно выдернув из кармана руку, и именно ею показал на знаменитый золоченый шпиль, что был через реку. – Его хочется потереть суконкой, и все тогда пройдет…» – «Это, я тебе скажу, образ…» – сказал Митишатьев. «О чем вы?» – сказала Фаина.

Потом они долго прощались у дома Фаины, словно выжидая, кто первый пойдет домой, а кто останется. Лева молча и терпеливо ждал, разглядывая три выбитых кирпича (они как раз были на уровне его глаз), и наконец они расстались все сразу: Фаина вошла в свою парадную, они же с Митишатьевым пошли вместе.

Лева испытывал облегчение и радость, и это странное вспыхивание вокруг при каждом шаге еще усилилось. Они шли к трамвайной остановке, подозрения спадали с Левы, как душные одежды, и в сердцевинке, голенький и чистенький, окруженный лишь вспыхивающим белым светом, оставался Лева – ядрышко, зернышко!.. – вдыхал всей грудью, слушал звуки и запахи, и отчетливо зажигались для него звезды; у остановки уже совсем светлело, Митишатьеву еще два шага – и он дома; они дружески, открыто пожимали друг другу руки, и Лева вспрыгнул на подножку первого утреннего трамвая…

Фаталист (Фаина – продолжение)

– Вы нынче умрете! – сказал я ему. Он быстро обернулся, но отвечал медленно и спокойно:

– Может быть, да, может быть, и нет…

Он ожидал услышать с порога про кольцо, но Фаина была весела, неожиданно ласкова и приветлива, и он удивлялся. Пусть он немного подождет на лестнице, а она быстренько оденется, и они пойдут гулять. Он ждал.

И тут же появилась Фаина, и на ней не было лица. «Что с тобой?!» – воскликнул Лева, чувствуя, какой он бездарный актер. Через минуту он уже раскаивался в содеянном – никогда еще не видел он Фаину в таком неподдельном горе! Его любящее сердце обливалось кровью. С радостью вернул бы он сейчас ей кольцо и утешил, но все в нем сжималось от страха, лишь представлял он себе это свое признание… Фаина его прогонит сразу же, и никогда, никогда больше не увидит он ее! «Хорошо, ну не плачь же, я куплю тебе другое! – говорил он, как в сказке. – Не простое, а золотое… Может, не такое дорогое… Но это будет мое кольцо. Тебе ведь дорого само кольцо, а не то, что оно от него?..» – спрашивал он с испугом и надеждой, уже умиляясь возможному счастью: его кольцо – его тогда навсегда и Фаина. «Конечно же само кольцо! при чем тут, что от него!..» – очень прямо сказала Фаина. «Ну, тогда будет, будет тебе кольцо! – с восторгом сжимая ее суховатые руки, говорил Лева почти плача. – Только не расстраивайся, только не плачь!» Фаина вдруг очень быстро успокоилась. «Правда, значит, ты купишь?» – «Правда, правда», – говорил Лева, чувствуя, что вместе с ней успокаивается и сам, и даже огорчаясь, что она так быстро успокоилась. «Ну что ж, продам это и куплю другое… – почти равнодушно уже думал он. – Раз уж так…» – «Ты знаешь, – говорила Фаина. – Можно купить кольцо сравнительно дешево… За двести, даже за сто пятьдесят рублей, если поискать… И тогда уж мы будем обвенчаны…» – сказала она; поцеловала его нежно, как она это умела.

Лева опять растаял и остался ждать, пока она соберется. «Ну что ж, – рассуждал он. – Продам это, куплю другое, дешевле, и у меня еще останется, и мы сможем раза два сходить в ресторан. Не два, а три, – опять сухо, как в арифмометре, прохрустнуло в его голове, – какая разница. А то, что я ей куплю кольцо, так это мне еще вознаградится, – так ужасно он думал. – Поймет наконец, как я ее люблю. Знает же, как трудно мне достать денег…»

В скупочном пункте приемщик повертел в руках кольцо и сказал: «Пятьдесят рублей». – «Нет, пятьсот!» – чуть не закричал Лева. «Нет, не может быть! Жулик, ну, конечно, старый жулик!»

И он мчался в другой пункт. В другом пункте был уже не приемщик, а приемщица; она бросила кольцо на весы, такие точные весы («Ну конечно же, тот был жулик, – радостно подумал Лева, – даже не взвешивал!»); приемщица тщательно, без конца подталкивая нежную гирьку, взвешивала, потом щелкала на счетах – у Левы все сжалось и замерло внутри. «Сорок девять рублей», – наконец сказала она.

Он остолбенело стоял, держа перед собой кольцо, и оно тускнело на глазах. «О господи! медяшка!» – воскликнул он и в сердцах чуть не выбросил в урну, но что-то вдруг, какая-то неясная мысль остановила его, он увидел, как с любопытством смотрит на него приемщица из своего окошка, зажал кольцо в кулак, кулак засунул глубоко в карман и, резко повернувшись, быстро вышел.

Узкое, длинное, пустое небо проспекта уходило вдаль. Ни одна птица не пересекла эту полосу, сколько он ни смотрел. Именно почему-то – хоть бы птица пролетела… Понял Лева, что у него никого нет. Ни отца, ни друга… Почти счастье – такое горе…

Именно это чувство привело его… ноги сами пришли… случайно его бесцельный путь пролегал мимо… и не заметил, как оказался в этом подъезде, на этой площадке… дернул на себя медную надраенную пуговицу… В глубине старинно звякнул колоколец. Дядя Митя открыл сразу, будто под дверью стоял, небритый, в шали, без зубов. «Не дам, – сказал он через цепочку. – В долг – не дам».

Лева еще походил по магазинам, просто так, чтобы время шло, – приглядывался к кольцам: разбить витрину, попросить показать, вырвать… и – бежать, бежать! Он успевал прежде, чем они спохватывались… Сердце его стучало над прилавком. Кольца все были очень дорогие, даже за двести-то не было. А откуда же у него хотя бы и двести? А кольца действительно в основном стоили пятьсот и дороже. Фаина была права, Фаина правильно лгала… Вдруг неотчетливая та мысль, по которой он кольцо все-таки не выбросил, как-то вывернулась в его мозгу и стала такой ясной, что Лева чуть не подпрыгнул, во всяком случае, воскликнул нечто невнятное, вроде: «О-ля-ля!» Какая-то злость и даже торжество шевельнулись в нем.

Когда он пришел к Фаине, идея уже настолько владела им, что он не мог затягивать игру, придумывать какую-то мерку, которую должен снимать с ее безымянного пальца… а прямо приступил к делу, уже не заботясь о том, чтобы все было правдоподобно. Он все еще ощущал непонятную, непривычную в себе силу и злость.

«Дай мне свою руку», – сказал он Фаине. Фаина несколько удивилась непривычному его тону, но, как-то сразу подчинившись, руку дала. «Закрой глаза», – приказал он. «Ой, миленький! – вдруг догадалась Фаина. – Неужели!.. – И она бросилась ему на шею. – Но как же ты смог?..» – «Закрой глаза, – повторил он, – и не смей открывать, пока я не скажу». – «Хорошо», – покорно согласилась она. «На каком пальце ты его носишь?» – спросил Лева, вдруг сообразив, что этого-то он не помнит. Фаина отогнула безымянный. Кольцо наделось легко, как того и следовало ожидать. «Теперь можешь открывать», – сказал Лева.