Пушкинский вальс

– Я так любил вас…мои милые, - грустно произнес Владислав Георгиевич.

Он постоял над оградкой, предаваясь воспоминаниям далекого милого детства. Старики прожили тяжелую жизнь, полную невзгод и лишений: дед прошел войну, домой вернулся израненный, но все равно работал на местном комбинате, пока позволяло здоровье, ходил при этом в передовиках, а бабушка всю жизнь работала на текстильной фабрике, обслуживая несколько станков, заработав на этом мизерную пенсию и тяжелейшую болезнь ног. Они были добрыми и сердечными людьми, никому не завидовали, всем помогали, хотя сами скорее нуждались в помощи.Ничего ни у кого не просили. А Владик каждое лето приезжал к ним в гости…и так все десять лет, пока учился в школе. Дедушка и бабушка всегда были рады ему, и он никогда не ощущал, что был им в обузу.

Только потом, став уже взрослым, Владислав понял, как нелегко было старикам с ним, непоседой и сорванцом, сколько хлопот и тревог доставлял он им в течение каждого лета…И какую ответственность брали они на себя, привечая в своем доме неугомонного внука. Все это он осознал потом, когда стариков не стало. Но когда он после школы поступил в институт, и переехал из родительского дома в Москву, дед сказал ему: « Запомни, Владик: когда бы ты ни приехал к нам, наша дверь открыта для тебя всегда – днем и ночью.» Через год дедушка перебрался вот сюда, однако бабушкина дверь была для него открыта еще десять лет…А дедовы слова он запомнил на всю жизнь.

Немного успокоившись, Владислав Георгиевич прикинул хозяйским глазом, какие работы предстоит выполнить ему, пока он гостит в родном городе. Оградку надо отшкурить и покрасить…Выполоть сорняки, некоторые из которых превратились чуть ли не в деревья!..Не зря он захватил с собой саперную лопатку. Убрать траву, со всех сторон лезущую сквозь прутья ограды…Восстановить дорожку, поправить скамеечку. Дел немало…Тут он заметил вопиющее безобразие: кто-то, убирая свои захоронения, собрал в кучу старые ветки и стебли и, поленившись оттащить их на свалку, взял да и вывалил их за ограду дедовой могилы, устроив свалку аккурат между памятниками и оградкой…Видимо, решили, что за могилой давно никто не присматривает, а мертвым – все равно. От возмущения Владислав Георгиевич чуть не задохнулся: как же так можно? Что за люди!

 Взять и насрать ближнему за пазуху…Ну и ну! Рожи бесстыжие…Он даже подумал, а не собрать ли прямо сейчас весь этот хлам и не унести на помойку, но все же остудил свой порыв: прежде следовало найти ближайшую свалку, чтобы знать, куда тащить, да и пачкать дорогой костюм прошлогодней грязью было ни к чему. Все равно он завтра придет, уже одетый по-рабочему. В довершение ко всему Владислав Георгиевич вдруг услышал в небе раскаты грома. Со стороны леса стремительно надвигались темные тучи. Вот тебе и раз! Похоже, майская гроза! А день обещал быть таким ясным и синим…Следовало завершать свой первый визит.

Он открыл дверцу, болтавшуюся на петлях (веревочка, привязывающая дверь, давно сгнила), и, войдя вовнутрь, положил на могилы гвоздики – деду две красные, бабушке две белые…Затем выпрямился, немного постоял…

– Ну, пора мне, родные, - сказал он. – Я завтра приду.

Владислав Георгиевич повернулся и пошел прочь. Но, отойдя от ограды шагов на пять, он вдруг остановился и оглянулся. Постояв секунды три, нерешительно вернулся назад. Еще раз оглядел оба памятника, словно ища не замеченные сразу изъяны, потоптался у дверцы и снова зашагал по тропе. Прошел теперь шагов десять, после чего снова остановился и оглянулся. Два памятника сиротливо смотрели на него сквозь молодую и редкую пока майскую листву. Как будто мягко и нежно упрекали за то, что он так давно не был и теперь так быстро уходит…Владислав Георгиевич вернулся снова к ограде…

– Милые мои…я все понимаю! – сказал он им как живым. – Я приду завтра, обещаю! И послезавтра! Я здесь на целый месяц…Я ведь приехал к вам, как раньше! Только сегодня приехал. Так что я приду еще, непременно приду!

Владислав Георгиевич постоял еще немного, слушая окружающую тишину. Ветер стих, листики на ветках чуть заметно шевелились. Тучи мрачной завесой висели в небе, затмив веселое солнце. Птички испуганно и как будто настороженно молчали…

Вдруг он внезапно ощутил огромное и резкое облегчение – на душе сделалось невероятно светло, уютно, радостно! И Владислав Георгиевич однозначно понял: его отпустили.

…Он стремительно шагал по тропе вверх, возвращаясь обратно на пятачок, что располагался перед кладбищенскими воротами. Ветер внезапно и резко усилился, грохотал гром, воздух сделался холодным и пронизывающим, словно повеяло дыханием минувшей зимы. Владислав Георгиевич ускорил шаг, ощутив на лице первые падающие капли. Вот черт…Зонт он, естественно, оставил в гостинице – ничто ведь не предвещало дождя! Вот бы успеть к автобусу до начала ливня…Но когда Владислав Георгиевич достиг наконец пятачка, он увидел через проем ворот целую толпу на остановке, а между тем, автобуса не было и в помине. Он с досадой замер на месте: дождь вот-вот начнется, а на остановке отсутствовало всякое подобие навеса! Так не поискать ли укрытия здесь – автобуса все равно ведь нет? Владислав Георгиевич растерянно огляделся: на пятачке постепенно собирался народ, подтягиваясь по тропинкам, резкий порывистый ветер гонял по земле прошлогоднюю листву, закручивал фонтанчики пыли. Кто-то спешил к остановке, иные искали место для пережидания дождя здесь.Владислав Георгиевич увидел какую-то пристройку возле ворот, у которой имелось крыльцо с навесом. Там стояли люди, но места еще хватало…Он уже направился было туда, как вдруг взгляд его упал на большое раскидистое дерево с густыми ветвями и уже созревающей листвой. Оно находилось с другой стороны пятачка, возле ближайшей к воротам могильной ограды.Место было удобно тем, что не только могло как-то защитить от дождя, но и открывало хороший обзор – отсюда хорошо просматривалась остановка. Под кроной дерева собрались три старушки, ожидавшие автобуса – они дружелюбно беседовали. Владислав Георгиевич заколебался: навес был, конечно, надежнее, но из-под дерева легче и быстрее добежать до автобуса. Вдруг он увидел вблизи дерева, возле могильной ограды еще одну женщину. Он удивился – как не заметил ее сразу, ведь она стояла шагах в трех от беседующих старушек. Теперь она как-то сразу привлекла его внимание, причем настолько, что Владислав Георгиевич застыл на месте, позабыв и про навес, и про автобус, и про надвигающуюся грозу. Что-то в этой женщине было не так. Молодая (лет тридцати с небольшим), среднего роста, она стояла возле ограды и смотрела на Владислава Георгиевича грустными и ласковыми глазами…Он словно завороженный заглянул в ее темно- карие глаза и вдруг почувствовал исходящие из них такую любовь, что сердце невольно затрепетало, будто омытое нежной волной этой бесконечной любви! Владислав Георгиевич был потрясен – никто никогда не смотрел на него так...Кто эта женщина? Только сейчас он заметил, что одежда женщины какая-то странная: старомодное цветастое платье с подолом ниже колен, некое подобие пиджака, явно не женского, а на ногах у нее были темные чулки и какая-то грубая стоптанная обувь – рабочие ботинки, а скорее – башмаки. Владислав Георгиевич не видел, чтобы женщины так одевались даже здесь, в провинции, но ему вдруг вспомнились старенькие пожелтевшие фотографии предвоенной поры, перешедшие ему по наследству от деда…На этих фото он видел нечто похожее. И вдруг, вновь взглянув в лицо неизвестной, он содрогнулся, ибо мгновенно узнал ее! Перед ним была…

– Бабушка?..- прошептал он в полном смятении.

Он зажмурил глаза, плотно сжал веки, постоял с закрытыми глазами несколько секунд и снова открыл их. Видение не исчезло…У ограды чужой могилы стояла его бабушка – такая, какой она была в далекие тридцатые годы, и которую он помнил по сохранившимся фотографиям. Стояла и смотрела на него с какой-то непередаваемой печальной и безграничной любовью! Владислав Георгиевич шумно и хрипло втянул в себя воздух, тряхнул седеющей шевелюрой. Бабушка – такая молодая! чуть-чуть улыбнулась, как бы говоря « Ну что же ты? Это и вправду я…» Теперь Владислав Георгиевич заметил, что в руках бабушка держит какую-то большую увесистую книгу. Она немного приподняла ее, как будто пытаясь привлечь его внимание к этой книге. Он даже успел заметить крупный заголовок на обложке, успел прочитать первые буквы « Фео…» Но тут бабушка начала поворачиваться к нему боком, будто готовясь уходить…Владислав Георгиевич задышал часто-часто, словно ему стало не хватать воздуха, он хрипло прошептал:

– Постой…не уходи! Пожалуйста…

Бабушка вновь улыбнулась ему, так же печально и любяще, но теперь в ее взгляде и улыбке ощущалась явная тревога. Она как будто хотела его предостеречь…но от чего? Владиславу Георгиевичу некогда было раздумывать. Ему мучительно захотелось к ней, к своей бабушке! Захотелось до слез, до мелкой дрожи в коленях, душа билась в теле, как птица в клетке, и рвалась на волю…к ней, к ней – такой любимой бабушке! От нее его отделяло не более десяти шагов. Забыв обо всем, Владислав Георгиевич сделал шаг вперед, протянул руки…и тотчас получил резкий удар по своей вытянутой кисти. От неожиданности он вздрогнул, растерянно замигал, остановился…

– Гражданин! – раздался совсем рядом пожилой женский голос. – Вы видите, куда идете?

Владислав Георгиевич непонимающе уставился на неведомо как оказавшихся перед ним маленькую старушку с пронзительными злыми глазами и мужчину средних лет, видимо, сопровождавшего ее. Старушка так вперила в него свой испепеляющий взгляд, как будто перед ней стоял злейший неплательщик партийных взносов.

– Простите,..- промямлил Владислав Георгиевич, совершенно растерявшись и смутившись. – Я вас не заметил…извините.

– Товарищ дорогой, да вы что – спите на ходу? – возмутилась женщина. – Как вам не стыдно!..

Владислав Георгиевич недоуменно пожал плечами, решительно не понимая, почему ему должно быть стыдно. Кажется, он только что извинился…

– Идемте, тетушка! – вмешался мужчина, беря правильную старушку под руку. – Видите, человек немного не в себе. Видать, помянул кого-то…

– Да уж! – злобно отозвалась бабуля, смерив неуклюжего гражданина презрительным взглядом. – Похоже, крепко помянул!.. А с виду такой приличный, солидный даже…Эх, народ, народ…