Пустота

– У них такой вид, словно они из бумаги вырезаны, – заметила Марни, перебирая пальцами головки цветов, наклоняя стебли из стороны в сторону и заглядывая между ними, словно собиралась их купить на рассаду, но уже готова была передумать. – Они чем-то должны пахнуть? Цвет очень искусственный.

Она поднялась, посмотрела на беседку и собралась было продолжить, но Анна ее перебила:

– Прежде чем начнешь: я не дам ее отремонтировать, снести или перестроить в стиле бабушкиного флигеля.

У Марни сделался разочарованный вид, но она изобразила самое что ни на есть мирное пожатие плечами. Постояв в саду еще пару минут под текучие ранневечерние рулады черного дрозда, они без слов, но согласно приняли решение вернуться домой. Марни по ходу дела заметила:

– Я подумала, нам бы омлет неплохо приготовить.

– Надеюсь, Марни, ты прихватила вино, в противном случае можешь проваливать.

Пока дочь готовила омлет на двоих, Анна нарезала салат.

– Эта коробка старья, которую ты нашла… – начала Марни. – Я ее назад в беседку отнесла. Там просто какие-то старые беджики и вещи из колледжа.

Она рассмеялась.

– Одному Богу известно, на что я тогда была похожа, – сказала она. – Так в восьмидесятые одевались молодые социологини-постдочки, а я припозднилась лет на пятьдесят. Мир за это время мог бы перемениться и сильней. – Опыт в сравнительной эконометрике вынудил Марни добавить: – Но деньги изменились, это уж точно.

Она полагала, что без перемен нет денег и нет перемен без денег. Марни ткнула пальцем в холодильник, где Анна хранила, сроком от четырнадцати дней до трех недель, небольшие недоеденные порции: половину сваренной картофелины сорта «мэрис бёрд», пару десертных ложек консервного горошка в соусе.

– А что в том жутком свертке?

– Это просто сыр, дорогая. Не корчи такие гримасы. Я его за название купила. Потом забыла, правда. Что-то вроде «Сто ярдов». Это сыр. Я его в деревенской сырной лавке купила.

Поев, они распили бутылку вина. Марни включила телевизор и стала бездумно переключать каналы, выхватив фрагмент реалити-шоу, где людям предлагалось записаться в очередь за вещами, которых они не могли себе позволить; пятнадцатый сезон «Тает лед!»; наконец нетерпеливо вперилась во вторую половину документального фильма, где прослеживали медленный упадок великих китайских рабочих городов 2010-х. Анна помнила, как в первые годы века картинки Детройта и Припяти обрели популярность: тогда упадок и разворот тенденций – быстрые или медленные, экономические или катастрофические – казались временными, аномальными и даже немного захватывающими. Длинные полосы света падают через заваленные мусором пространства заводских зданий, откуда уже вычистили все ценное, от дверей до труб отопления; дымно-пастельные рассветы над заброшенными передовыми жилыми районами, где наркоши терпеливо ждут утренней дозы; заросшие сорняками развязки, движение на которых прекратилось меньше десятка лет назад; выцветшие трудноинтерпретируемые граффити: сновидческие образы упадка ее убаюкивали.

– В беседке, – внезапно сказала Марни, – я заметила какое-то движение.

– Ох уж этот Джеймс, – посетовала Анна.

– Не думаю, что это был он. Я его не видела с тех пор, как приехала. Если тебе скучно, Анна, давай вместе посмотрим старое кино, как ты любишь.

Анну передернуло.

– Нет, спасибо, дорогая, – отказалась она.

Ей подумалось, что стоило бы поискать кота и лечь спать. Сегодня на ее долю много выпало. У нее не шел из головы тот мальчишка с книжкой, мерещилось, что он крадется вокруг ее собственного дома, и еще одно… В тот день, ожидая рейса из Каршолтона назад в центр Лондона, она попала под дождь с ясного неба и забилась под навес на перроне, но тут же на другой путь подкатил поезд с Ватерлоо, и голос станционного диктора возвестил всем пассажирам:

– Станция Каршолтон. Станция Каршолтон.

Вскоре поезд отбыл, выгрузив полдесятка человек, и в том числе старика из кафе у норбитонского вокзала.

Вид у него был дезориентированный. Остальные пассажиры уже давно разошлись, а он все стоял, дрожа, посредине перрона, растерянно оглядывался и дергал отвисшей нижней губой. Послеобеденный свет бросал зайчики на его лысую голову. Он расстегнул дождевик. В одной узловатой от вздувшихся вен руке старик сжимал палку, в другой – мокрый коричневый бумажный пакет. Он то и дело выставлял пакет перед собой в пустоту, словно ожидая, что кто-нибудь его примет. В конце концов подошли двое и взялись ему помогать. Он заспорил было с ними, но потом узнал. Пока двое сопровождали старика прочь с перрона, Анна юркнула через помещение билетной кассы наружу. Она не могла бы объяснить зачем. На парковке перед станцией стоял одинокий мини-кеб: спустя пять минут железнодорожники выпроводили старика, уже без бумажного пакета, из здания вокзала и вежливо, но настойчиво затолкали на заднее сиденье. Минуту-другую ничего не происходило. Старик смотрел на дождь, опустив стекло.

– Ну как, – сочла необходимым поинтересоваться Анна, – отыскали в мире что-нибудь реальное?

Он метнул на нее тревожный холодный взгляд и снова поднял стекло. Водитель обернулся было заговорить с ним, но старик, кажется, не ответил. Кеб снялся с места, повернул направо, на Норт-стрит, и вскоре застрял в пробке, а когда та рассосалась, исчез в направлении Гроув-парка [17] . Анне представилось, как одинокий старик на заднем сиденье глядит из стороны в сторону, прислушивается к стуку собственной крови в ушах, а машина едет между Каршолтонскими прудами. Она задумалась, куда направился старик. Она представила его обитателем дома вроде того, какой повидала в этот день. Она вообразила, как старик встречает там мальчишку с дурацкой прической, и хотя картинка получилась нелепая, образ превосходно укладывался в ее представление о Каршолтоне. Спустя пару минут диктор снова призвал всех к вниманию:

17

Анна на момент событий «Света» живет в другом Гроув-парке, на востоке Хаунслоу, здесь же имеется в виду Гроув-парк в боро Саттон.

– Станция Каршолтон. Станция Каршолтон.

Гладкий, но полный редкого самодовольства выговор, как у радиоведущего 1940-х, когда эта среда вещания была новой и модной. Анна пыталась объяснить Марни, что голос звучал, словно на пробах для совместного фильма Пауэлла и Прессбургера. Но Марни в жизни не интересовалась творчеством Пауэлла и Прессбургера, так что ее это не проняло.

– А можно это выключить, дорогая? – попросила уязвленная Анна. – Депрессивный какой-то сюжет.

Вас вызывает Англия, так и ожидала она услышать от диктора. Англия зовет вас, кричит через ненастную ночь и помехи. Англия умоляет с отчаянным, хотя и почти неощутимым акцентом на последних двух звуках слова «there»:

– Is anyone out there? [18]

8 Жокеи-ракетчики

«Нова Свинг» была кораблем с историей. Внутри сохранялся устало-изношенный оттенок освещения, напоминая гостям фотоснимки со Старой Земли. Архитектура пахла металлом, электричеством и животными. Для корабля всего-то ста лет от роду времени тут протекло непривычно много: казалось, это остаточное время позаимствовано из какого-то непостижимого, неоконченного путешествия. Даже при отключенных динаточных двигателях по корпусу катились тошнотные низкочастотные колебания, словно корабль постоянно пятился, отодвигался от чего-то, удерживая команду внутри. Лив Хюла и о своей жизни могла бы сказать то же самое. Ранние уроки еще предстояло выучить до конца: любое действие, даже по завершении, зачастую ощущалось запоздалым экспериментом. Да и потом, если ты летчица, то столько всего выносишь наружу – переносишь в корабль и его динаточные поля, – что потом все тяжелее отыскивать путь назад, домой. Домой – в некое безопасное укрытие посреди времени и пространства. Ощущение бесприютности ее встревожило.

18

Есть здесь кто-нибудь? (англ.)

Поначалу оно проявляло себя лишь беспорядком в электронной начинке. На разогреве, продолжая ощущать плотный, набивший оскомину узел пилотских коннекторов во рту, она получала сообщения об ошибках при беглых проверках мелких узлов. Флуктуации мощности – едва заметные.

– Были бы у нас провода, – говорила она Толстяку Антуану, – я бы подумала, что их мыши погрызли.

Позже, выводя корабль с парковочной орбиты, она заметила кого-то в каюте позади – темную, маслянисто-зыбкую фигуру, такую подвижную, что Лив даже не успела понять, кто это, но каким-то образом удержала образ.

– Антуан, ну едрить твою, – отсутствующим тоном сказала она.

– Чего? – отозвался Антуан, который в ста футах ниже по кораблю смотрел в иллюминатор на Тракт Кефаучи, слушая восторженный шепот Ирэн:

– Я никогда не устану от всего, что мы видим!

Все время полета тень пряталась в грузовых отсеках. Бортовые камеры засекали мимолетное движение в четвертом и шестом ангарах, но Лив неизменно опаздывала углядеть его причину. Тень мелькала на верхушке сходного трапа или в центральной вентиляционной шахте. Потом ее удалось проследить до жилой секции, но лишь как обесцвеченный участок воздуха или стершееся граффити, оставленное скучающим суперкарго лет сорок назад. То были изолированные случаи. Путешествие с Саудади на планету X принесло обычную дезориентирующую трясучку. Ирэн трахала Антуана. Антуан трахал Ирэн. По корпусу, точно струйки крови Христовой, скользили слизистые вязкие ленты небарионной материи. Лив Хюла слушала новости гало, но срочные включения радости не приносили. На второй день она развернула корабль основанием вниз, выполнила чистую посадку меньше чем в сотне ярдов от здания портовой администрации на Да Луш-Филде и осталась лежать в пилотском кресле, обессиленная настолько, что даже отключиться не могла, слушая, как тикают и клацают остывающие двигатели.