Пустота

– Я тут ни при чем, – заявил он. – У меня шестимесячный контракт на перевозку грузов, и это все.

– А тебе это нравится?

Антуан ответил универсальным жестом: деньги.

– Еще как! – прихвастнул он. – В основном, конечно, работкой занята моя летчица, ты ее тут уже видел. Ее имя Руби Дип. – И вдруг ему пришло в голову поинтересоваться: – А с какой стати мы об этом болтаем?

– Потому что, когда все остальные вопросы уже проговорены, остается один: чего хотят эти новые виды?

Реноко склонился вперед и пытливо заглянул в глаза Толстяка Антуана.

– Твоя летчица когда-нибудь брала на орбиту пассажиров? Это возможно?

Не успел он сформулировать свое предложение, как оба расхохотались. Оба понимали, что Реноко хватил лишку. Карантинное бюро душу из тела вытряхнет за сопроводительные документы и лицензии, перепроверит каждую строчку. К тому же за происходящим в карантине следили корабли ЗВК, кружась вокруг Мира Веры Рубин по фрагментарным орбитам – тесным петлям параноидального квазимагнитного поля.

– Прежде чем ты соберешься ответить, – добавил Реноко, чтобы смягчить напряжение, – позволь, я тебе закажу еще порцию странного напитка, до которого ты так охоч.

Но Антуан покачал головой в знак отказа и поднялся. Судачили, что М. П. Реноко – твинк-наркоман и орбитальный шахтер, а настоящее имя его Реми Кандагар и он в розыске на всех старых планетах Ядра. Другие полагали, что Реноко – единственный уцелевший экспонат знаменитого цирка Патет Лао [8] , сиречь Обсерватории и Фабрики Естественной Кармы Сандры Шэн, чьи активы он понемногу распродавал все пятьдесят лет после того, как Сандра Шэн пропала без вести. Толстяк Антуан, который ни к одной из этих версий не склонялся, выудил голографическую визитку «Динадрайв-ДФ» и положил ее на столик рядом с пустым стаканом Реноко, добавив:

8

Патет Лао – общее наименование леворадикальных ополченцев Лаоса в период Индокитайских войн 1960–1970-х гг., впоследствии – правящее коммунистическое движение страны.

– Наш девиз: «Мы все вынесем». Ищи нас на Карвер-Филд, что в Саудади. Если у тебя какой-нибудь заказ для нас, просто дай знать. И спасибо за коктейль, мне это было нужно после того, что я видел.

Позднее в ту же ночь, без дальнейших происшествий проделав путь до каюты Руби Дип в неверной перспективе Гравули-стрит, он сказал:

– Над этим стоит подумать.

– Знаю я, что над этим стоит подумать, – ответила Руби.

Руби Дип была мускулистая широкоплечая коротышка лет пятидесяти, чьи татуировки не только рассказывали краткую историю ее жизни в гало («Tienes mi corazon!» [9] , «Они с планеты Э!»), но и демонстрировали карты сокровищ: фрагменты тайного кода, будучи правильно интерпретированы, показывали путь домой любому мужчине, который спрашивал о нем, а умные черви красного света ползали по ее внушительным грудям и подмышечным впадинам, подобные янтарным уголькам на краю догорающего листа бумаги. Руби не чуралась страстей, но предпочитала непрерывное приключение – жизнь ракетного жокея – всему остальному и особой причины менять ее на что-либо не видела. Волосы Руби имели оттенок соломы и кадмиевого желтого. Она носила коротко обрезанные выцветшие джинсы, пахла своим кораблем, «Карманной ракетой», и коллекционировала антикварные испанские тамбурины, увитые ярко-красными розами, занавешенные партитурами и подсвеченные изнутри; несколько бубнов сейчас валялись среди дешевой мебели или же свисали в беспорядке с переборок.

9

Ты украл мое сердечко! (исп.)

– Но ты кого-нибудь видела внутри? – спросил Толстяк Антуан, не найдя ничего лучшего, как гнуть свою линию, пускай неверную. Это он умел в совершенстве.

У Руби сделался озадаченный вид.

– Солнышко, – отвечала она, – да я просто запуливаю их на орбиту, и все дела. – Она подняла на него взгляд. – А теперь обними меня, Толстяк Антуан, не тяни резину, блин!

Да и потом, заметила она, когда они устали обжиматься, сопеть и стонать, а Руби перекатилась на спину взглянуть в потолок, где он вообще таких идеек поднахватался?

Она поднялась, отошла к унитазу в углу, посидела там немного и нетерпеливо подхватилась. Она заявила, что теперь полчаса надо ждать, чтобы помочиться, словно в том была вина Антуана.

– Руби, ты бы хоть воду спустила.

– Я никогда не видела никого, менее похожего на человека, чем М. П. Реноко.

По мнению Руби, он был теневик. Один из тех загадочных и почти метафизических персонажей, что властвовали над гало до прихода землян; мотивы их и по сей день оставались в лучшем случае таинственны.

– Если у них вообще есть мотивы.

– Если они вообще существовали, – напомнил ей Антуан.

Руби Дип взмахом руки отмела возражение.

– Ты погоди, стоит задолжать этим ребятам, – заявила она, – и поймешь, что они очень даже существуют! Ты им запросто полушарие мозга останешься должен! Настанет день, они явятся взыскивать долг. Они гангстеры или копы, никто толком не знает, кто именно. Ты что, не понял? Они выглядят точно так же, как мы с тобой!

Антуан пожал плечами:

– Да нет проблем.

Если Руби Дип так хочет, сказал он, то пусть так и будет. К тому моменту они уже завалились обратно на койку.

– Нет, я вот так хочу, – сказала Руби Дип.

Необъяснимый гнев, с каким Руби встречала любое упоминание о Реноко, объяснялся, как выяснилось, их ссорой однажды за обедом в «Блестящем пятицентовике». Спор зашел о природе китча. Реноко полагал, что китч является продуктом «постмодернистской иронии», а прежде не мог существовать: прежде объекты, ныне описываемые как китчуха, просто считались мусором, трэшем.

– Если не применить к трэшу операцию иронизации, – настаивал он, – китч не возникнет.

Для него постмодернистская иронизация уподоблялась концу истории или надвигающейся сингулярности.

– Она все изменила. Ничто не будет прежним. Она необратимо трансформировала все, подобно Вознесению [10] .

Он считал, что эти качества за ней сохраняются и поныне.

Руби, с ее артистическими татуировками и коллекцией тамбуринов, не могла это оставить без ответа. Она утверждала, что китч существовал еще до века иронии.

10

Реноко намекает на популярное у трансгуманистов определение информационной сингулярности – «Вознесение для ботанов» (The Rapture of the nerds).

– Таково было представление низкого искусства о высоком, – говорила она, – эстетика безвкусицы.

Ключевым элементом китча она считала сентиментальность, не просто в концепте, а в практическом применении. Трэш, с ее точки зрения, обладал совершенно иными качествами, и в мире трэша она чувствовала себя как дома. Трэш, подлинно низкое искусство, стал эстетикой у людей, лишенных эстетического чувства, а применение его уместно было назвать утилитарным.

– Во всех формах, – настойчиво доказывала она М. П. Реноко, – и на всех медиаплатформах трэш – искусство демонстрации секса, праздника секса, а прежде всего искусство получать сексуальное удовольствие. Это искусство субботнего ночного клуба.

Антуан почесал макушку.

– И что произошло, когда ты это заявила?

– Что-что? Дело дошло до кулачной потасовки, в которую скоро ввязались все посетители «Блестящего пятицентовика» в тот обеденный час, и так родилась легенда.

– Этого недостаточно, – сказал он.

– В этом-то, Толстяк Антуан, и состоит большущая разница между нами.

Карантинные загонщики, по мнению Руби, имели право отстаивать свою позицию гордо и во всеуслышание, уж слишком мрачная у них работенка; вполне ожидаемо, что Антуан эту проблему воспринимает не так остро. Возможно, оно и к лучшему, что их связь с необходимостью недолга.