Пустынная дорога смерти

– Вам ни к чему его знать, – улыбнулась в ответ Николь.

– Что ж, тогда вы будете для меня прекрасной незнакомкой, – не отступал Пит всё так же довольно улыбаясь.

– Не хочу Вас огорчать, но меня Вы не одурманите своими слащавыми словами. Я далеко не такая наивная простушка, как остальные, – ухмыльнувшись резко бросила она и гордо вскинула голову. – Здесь Вам, увы, ничего не светит. Советую найти себе жертву попроще. Ту, которая будет Вам по зубам.

Джим с любопытством наблюдал за разыгрывающейся перед ним сценой, жадно ловя каждое слово и каждый жест. Его поразило, что на лице Пита не было и следа скорби по жестоко убитому Луису. Он словно изголодавшийся хищник смотрел на Николь. Он заинтересовался этой резкой, красивой, холодной и до ужаса чуждой и бесстрастной к людям девушкой. На её фоне Пит казался жалкой, беззащитной добычей. Она была настоящим зверем, лютым волком в овечьей шкуре, а не он. Это чувствовалось в её движениях, скрывалось в глубине её пронзительного, пытливого взгляда. И даже эта дурманящая внешняя красота и притягательность не могли скрыть её дикую, чёрную сущность. Джим сразу вспомнил нежную, печальную и беззащитную Викторию, и сердце его затрепетало при мысли о ней.

– Заберите свой плащ, меня проводи Джим, – уверенно произнесла Николь, и звучный голос её вернул его к реальности.

– Боюсь, что у него срочные дела и он не сможет Вас проводить, – с нажимом произнёс Пит, выразительно посмотрев на Джима и давая всем своим видом понять, что тому стоит согласиться с ним и уйти в сторону.

Джим утвердительно кивнул:

– Скоро сюда за мной должен приехать мой друг и начальник Дин. Я бы Вас проводил, но я правда не могу. Питер надёжный человек, можете мне поверить.

– Что ж, раз так, то пошлите, Питер, – холодно произнесла она, поудобнее завернувшись в его плащ. – Я замёрзла, поэтому хочу поскорее оказаться дома.

Глаза Питера засверкали от приятного поворота событий. Он аккуратно приобнял её за плечи, и они пошли сквозь холодную, ревущую мглу, медленно растворяясь в её безграничной, мельтешащей пустоте. Холодный воздух причудливыми облачками вырывался из его рта с каждым выдохом. Это успокаивало его взволнованный рассудок, заставляя сконцентрироваться на дыхании и временно абстрагироваться от внешнего мира и его гнетущего, ужасного воздействия. Его поразило поведение Питера, который словно бы и вовсе не переживал из-за гибели Луиса и его матери. Джиму был отвратителен и чужд этот цинизм, которым насквозь были пропитаны мысли, идеи и жизненная позиция Пита. Его сестра была другой. Она тонко чувствовала изломы жизни, её сердце было наполнено болью и скорбью, а слёзы были чисты и искренни. Джим совсем забыл, погрузившись с головой в омут своих невесёлых, путанных мыслей, о странном незнакомце, стоявшем и смотревшем на него через дорогу. Сейчас его уже не было на том месте, он просто ушёл, тая в сюрреалистических просторах метели. Однако тревога не покидала молодого полицейского, которому казалось, что жуткий незнакомец рядом, он здесь, просто прячется в беспокойной снежной мгле, выжидая час, когда он сможет напасть. По спине Джима пробежал мерзкий холодок, он невольно поёжился. Ему вспомнились утренние слова Дина: «Уже никогда не будет так, как было раньше». Он вздрогнул от этой мысли. Да, он чувствовал, что мир меняется, как нечто великое и незыблемое, казавшееся когда-то вечным и нетленным, клонится к закату. Он вздрогнул от неожиданности, когда возле него остановилась машина Дина. Джим торопливо сел в прогретый, удобный автомобиль. Он посмотрел на своего друга, казавшегося заспанным и больным: глаза его были усталыми, сухие, непослушные волосы неопрятно торчали в разные стороны, на бледной коже выступили блестящие капли пота. Его правая рука снова была порезана и наспех, неаккуратно замотана платком, покрасневшим от крови. Всё темней становилось на улицах по котором они медленно катили в полном, гнетущем молчании. Жёлтые тёплые, приветливые краски словно бы сдул суровый, северный ветер, вестник великих бурь и перемен. Небо становилось насыщенно-лиловым, метель начала утихать. С востока наступала тьма, оставляя грязно-серые следы на пустынном небесном полотне. Силуэты Пита и Николи давно растворились в засыпающей, ласково убаюканной снежной мгле. Он знал, чувствовал всей своей сущностью, что его игра только начинается… Выйти на поклон… был дан старт игры на выживание… Чёрные огромные вороны сбивались большие, шумные стаи, оглашая окрестности скорбными, хриплыми криками, и искали неуютные, ненадёжные пристанища на ночь. Тени… Джиму казалось, что они перешёптывались, медленно и уверенно наползая на восток, стремясь в объятия к своей матери ночи, отгоняющей день на западные болотистые склоны. Холод… почти осязаемый холод смерти, навевающий грусть и тоску на затуманенный магией ноябрьского тлена рассудок. Иногда нужно слышать то, что говорят и не искать другого смысла в обычных пустых словах. Они всего лишь буквы, набор разнообразных звуков, которые одушевляются только посредством человеческой мысли, нашего восприятия и индивидуального воображения. Они искажены под призмой наших желаний и страхов. Иногда нужно видеть скользкую, опасную истину, то, что есть на самом деле и не строить разрушительных иллюзий, за которые в последствии будет цепляться наша слабость. С этих небес можно больно рухнуть на твёрдую, каменистую землю, ломая навсегда крылья и жизнь. Свобода и падение бывают так близки, словно сиамские близнецы иногда они едины. Каждый шаг – это сделка. Мир пуст и переполнен одновременно. Старый, забытый, полусгнивший хлам и бескрайняя, бесконечная чернота. И за всем этим Великий Кукловод, ловко дёргающий за нити и движущий своими искусно сделанными и детально продуманными марионетками.

В голове Джима творился хаос разрозненных, несвязанных между собой мыслей. Он смотрел в окно, на медленно ползущую панораму пустынной, хмурой улицы, ведущей в белую, пространственную пустоту. За плотной завесой этого мира он словно бы видел возвышающуюся над скорбными руинами проклятого, чёрного Вавилона тень Великого Кукловода, окружённого молчаливыми ангелами смерти. Когда игра заканчивается, король и пешка падают в одну и ту же коробку. Они падают в вселенскую пустоту, из которой всё некогда вышло. У неё нет рамок, она есть вечность и даже время над ней не властно. Демоны, ужасные, непостижимы для нашего разума чудовища со скользкими телами и гигантскими щупальцами скованны в ней священными цепями до самого Судного Дня. Всадники Апокалипсиса томятся там, в безграничной бездне, они ждут своего часа в бескрайних просторах Пустоты. Джим видел это, закрывая глаза. Какой-то чудовищный механизм в его голове уже начал отсчёт, дал старт Игре, исход которой никому неизвестен. От жутких, реалистичных видений его отвлёк своим вопросом Дин:

– Что же ты мне хотел рассказать?

– У нас есть ещё подозреваемые…

7

Дин выслушал Джима, говорившего быстро и возбуждённо. Он довёз его до дома, пообещав заехать за ним часов в 7, а потом отправиться к Нилу в бар и расспросить местных пьянчуг и завсегдатаев о странных приезжих. Сейчас Дин не спеша шёл в архив по длинному, освещённому дрожащим, механическим светом дешёвых, продолговатых ламп, коридору. Он решил начать поиски дел, хотя бы немного похожих на произошедшее с Луисом Сиэтлом. Он ловко бросил на стул пальто и пиджак, засучил рукава, ослабил галстук и расстегнув две верхние пуговицы приступил к работе. Ему стало легче дышать. Он сосредоточено, жадно и досконально изучая каждую шершавую страницу, пересматривал пожелтевшие тома завершённых или заброшенных дел, одновременно с этим вдыхая их пряный аромат старости и сырости. Мелькали даты, люди, судьбы, события. Казалось их бесконечная, пугающая череда сведёт Дина с ума. Рана на правой руке снова начала кровоточить, приглушённая боль немного пульсировала, возвращая его из сладкого, полубредового состояния. Он стёр холодные капли пота с горячего лба. Он углублялся всё дальше, гонимый временем и слабостью, во всё более забытое, истлевшее прошлое. 2 года… 4… 5… Но за этими годами скрывалась пустота. Это были ничего не значащие, жуткие эпизоды из жизни старого, затерянного в глуши города.

В комнату осторожно вошла Кристен. Это была худощавая, низкорослая девушка 25 лет. Слишком ярко накрашенное лицо её с большими, вечно удивлёнными, голубыми глазами казалось по детски глупым и наивным. Её пережжённые, волосы, светло-соломенного цвета были собраны в строгий, конский хвост. На ней было старомодное, простое синее платье, свободного кроя с некрасивым, специфическим вырезом, уродовавшем её грудь и делающем её обвислыми мешками. Она всегда раздражала Дина, бегая за ним и унижаясь, она теряла последние остатки гордости, показывая свою слабость и ничтожность. Лунными, туманными ночами, которых в Грейвс Сити было неисчислимое множество, она плакала, мечтая о нём и прося холодное, бездонно-чёрное небо о взаимности с его стороны. Но небо пустынно, оно безучастно к людским страстям, мольбам и просьбам, тайным желаниям, скрывающимся глубоко в недрах скованной чувствами души. Они не слышали её слов, не видели её слёз, но она искренне верила им, нашёптывая свои самые сокровенные тайны.

– Дин, ты выглядишь усталым. Не хочешь кофе? – вкрадчиво спросила она и мило улыбнулась. Ей так хотелось оказаться в его крепких объятиях, почувствовать прикосновение его сильных, жилистых рук. Он повернулся к ней, и она стеснительно поправила непослушную прядь.

– Не сейчас, ладно? Я слишком занят для того, чтобы отвлекаться на такую ерунду, – сурово взглянув на неё, произнёс Дин. От напряжения, едва сдерживаемой злобы и презрения к ней вены на его шее вздулись. Изо всех сил он пытался сдержаться, понимая, что сейчас это попросту отнимет у него драгоценное время. Она хотела ещё что-то сказать. Кристен уже набрала в грудь побольше воздуха, желая возможно предложить свою помощь, но Дин её резко прервал с ярко выраженными в интонации нетерпением и отвращением. – Я сам. Уходи. Мне сейчас не до тебя.

Она покорно кивнула и исчезла словно безликая тень за массивной дверью, понимая, что и сегодня любовь прошла мимо неё, не оставив ни малейшего, едва заметного следа и всё ещё свято веря, что небеса когда-нибудь её услышат. Дин с облегчением вздохнул и снова приступил к поискам неизвестного составляющего, манящего в сладкое небытие. Лица, даты, места –они сливались в единую монолитную причудливую картинку. Наконец сказалось сильное напряжение, и он сдался. Дин отшвырнул последнее просмотренное им дело и посмотрел на дорогие часы на правой руке. Оставался только час. Он тяжело, устало вздохнул, взъерошив обеими руками и без того небрежно растрёпанные пшеничные волосы. Дин сидел один, на холодном сером полу, прислонившись спиной к высокому, надёжному стеллажу, в окружении бесчисленного количества старых, пожелтевших дел, в комнате с тусклым, белёсым, дрожащим светом. Рана на его правой руке всё ещё кровоточила и болела. Он устал… Запрокинув голову Дин безумно, жутко расхохотался. Смех его был сиплым, прерывистым и скоро перешёл в сухой лающий кашель. Неестественный, механический свет дешёвых, продолговатых ламп дрожал, но Дин не обращал на это внимание. Он лишь самозабвенно смотрел в гнетущую пустоту, думая о близкой, безликой смерти. Он устало прикрыл немного болевшие от напряжения глаза. Его горячая, влажная от пота ладонь оставляла на холодном, чистом полу быстро тающие отпечатки. Ему было плохо, воздуха не хватало. Казалось, он стал твёрдой или вязкой, ядовитой субстанцией с болью, проникающей в лёгкие и разрушающей их. Дыхание Дина стало прерывистым и резко вырывалось с негромким, неприятным свистом.

Он слышал осторожные, тихие шаги, гулким эхом отдающиеся от стен и потолка комнаты, наполненной раздражающим треском дешёвых ламп. Дин медленно открыл глаза, сердце его учащённо забилось, а тело онемело, опутанное липкими нитями страха и холода. Перед ним стояла его умершая сестра. Она мило улыбалась, глядя на него грустным, сияющим взглядом серых, бездонных глаз. На ней было надето то самое лёгкое, воздушное платье, в котором она была там, в таинственно перешёптывающемся, осеннем лесу, сокрытая тенью засыпающих на зиму сном забвения деревьев, когда смерть пришла к ней, бесшумно и незаметно подкравшись в виде проклятого зверя.

Дин пытался подползти к ней, хотел обнять её, крепко прижать к себе, но силы покинули его тело, скованное болезненной, безумной агонией. От слабости голова его кружилась, начало немного тошнить. Сестра с опаской отстранилась от него и поднесла указательный палец к алым, пухлым губам, призывая вести себя тише. Её детское, бледное личико, с которого, казалось, мгновенно стёрлись краски жизни и здоровый, розовый румянец, сделалось серьёзным. Она указала Дину на четвёртую снизу полку высокого, аккуратного стеллажа, забитого сухими, пожелтевшими делами двадцатилетней давности. Неожиданно за её спиной вырос ангел, в бесстрастном, прекрасном, суровом лике которого Дин узнал непокорного, неистового и могущественного Абаддона. У него были длинные, серебристые волосы, сияющими струями спускавшиеся по сильным плечам и мощному торсу. Глаза его полыхали яркими, изумрудными искрами, выжигающими своей холодной, отравляющей яростью. Яростью к миру и свету, к мнимому величию и отвратительному грехопадению. Он смотрел на Дина спокойно и бесстрастно, но за этой каменной, неподвижной маской скрывалось презрение. Огромные крылья Абаддона, изумрудно-зелёные сверху и плавно перетекающие в насыщенный, бездонно чёрный цвет, немного вздрогнули, едва не раскрывшись. Он шёл по воздуху, не касаясь босыми ногами холодного пола. От ангела исходило бледное, зеленоватое свечение, успокаивающе действующее на Дина. В руках, больше похожих на когтистые, драконьи лапы, непокрытые чешуёй с почерневшими кончиками тонких пальцев, он нёс чашу из серебра, богато и искусно украшенную изумрудами, алмазами, жемчугами и чёрными обсидианами. Энни вздрогнула и зябко поёжившись пошла на встречу великому, непокорному и мрачному ангелу смерти. В последний раз она взглянула на Дина глазами полными ужаса, но в то же время вдохновенного трепета и видение растаяло в едкой, зеленоватой дымке.

Странная болезнь Дина вновь ослабила хватку, разрешая затхлому, тяжёлому воздуху с большей лёгкостью наполнять его скованную цепями страшного, неизвестного недуга грудь. Он медленно, осторожно встал, аккуратно придерживаясь рукой за полку и пошатываясь побрёл к тому самому стеллажу, на который ему указывала сестра. Сердце его бешено колотилось и немного, неприятно покалывало. Наконец, недуг исчез, не оставив после себя даже слабости или головокружение. Пришло резкое и неожиданное исцеление, заставляющее надеяться, что болезнь вернётся не скоро. Дин смотрел старые, ветхие, тома забытых дел, стоящих на четвёртой полке. И там, среди незнакомых имён, мест и дат, покрытых пылью забвения, он увидел дело своей сестры. Аккуратно, с чувствами трепета, заботы и нестерпимой, глубокой боли, он взял старую подшивку в руки. Он держал её дело впервые в жизни. Ещё никогда он не был так близок к воспоминаниям о том дне. Его рассудок, не имевший больше в запасе сил, чтобы обуздать жуткую, неукротимую боль, был готов погрузиться в бурную, кипящую, ну сладкую и манящую реку безумия и забвения. Он разрыдался, лишённый сил. Разрыдался в гнетущей, мёртвой тишине старого, пустынного хранилища. Его рыдания переросли в хриплый, истерический смех. Он прижал к сердцу старую, пожелтевшую от времени и заточение в забытой тени прошлого, ничего не значащую бумагу, словно та имела силы, способные вернуть Энни к жизни, дать шанс переиграть тот ненастный, осенний день. Придя в себя от порыва неожиданно нахлынувших гигантской, разрушительной волной воспоминаний, он взял ещё одно пыльное дело. 19 сентября 1992 года, возле статуи Азраила на западном кладбище Сансет Хоррор найдено тело Ллойда Мора, 15 лет. В правую руку ему была вложена роза, на груди вырезана печать Соломона. Рядом с телом обнаружена книга, раскрытая на изображении Ниарцинеля, сидящего на престоле в Бээр Шахат и текстом на иврите с другой стороны. В тексте от руки написаны слова: Шахат, Машехит, Ддавэ. Потом семилетняя Илона Бейнтлиш. Её тело было найдено 25 сентября 1992 года возле колокольни Архангела Михаила. На её груди так же, как и Ллойда Мора была вырезана печать Соломона. Дальше 27 сентября 1992 года изуродованное таким же способом, как и предыдущие, тело пятнадцатилетней Виктории Кларк обнаружено недалеко от входа на колокольню Архангела Гавриила. Последняя жертва за этот период восьмилетний Тоби Макгауэр. Его изуродованное тело обнаружено 28 сентября у подножия статуи Самаэля в городском парке.