Пустыня внемлет Богу. Роман о пророке Моисее

И тут внезапно Он явился вновь, во всей своей силе.

И ощутил я такой прилив молодости, радости, надежды!

И Он сказал:

— Взойди на гору Нево, которая в земле Моава, напротив Иерихона, и посмотри на землю Ханаанскую, которую даю во владение сынам Израиля, и умри на горе…

— Почему? Неужели есть нечто выше Творца вселенной?

— Пути Мои неисповедимы, как ты точно сумел начертать в Книге. Вспомни дождь, не долетавший до земли в то утро, когда ты увидел куст терновника и Я впервые впрямую обратился к тебе. Подобно этому дождю, пути Мои не нисходят к миру суетности и тлена, который, только еще пуская корни, уже несет в них гниль обреченности.

Замысел создать существо с челом века в самом своем зародыше неосуществим.

Была надежда.

Лишь душа в ощущении одиночества, раскаяния и скорби возвышается до горького вкуса вечности.

Тебе дано было лишь коснуться этого кончиком языка.

Ты был лицом к Лицу. До тебя этого не было, и после тебя никогда не будет. И мелкий по сути своей род человеческий все это объявит последней глупостью, даже и не подозревая, что произносит это над пропастью собственного исчезновения.

Вечность для человека — невозможность, для Бога — неотвратимость.

Несовместимость, вытекающая из этих двух основ, — абсолютна и непостижима. Жестокость этой непостижимости такова, что вопросы «Почему? За что?» оказываются пустым сотрясением воздуха, хотя, памятуя, что ты все же человек, Я назвал тебе ряд причин ваших с Аароном прегрешений. Прощай.

Впервые в Голосе не было ни капли милосердия.

И все же за холодной и сухой точностью определений, подобно слабеющему эху, ощущалась боль отныне уже воистину абсолютного Его одиночества.

Глава девятая. Под знаком катастроф

1. День открытых дверей

В этот день Моисей просыпается намного раньше, чем в пустыне с первым веянием рассвета, быть может еще и потому, что рядом нет Сепфоры и детей, отправленных к Итро, за окном явно ощутимо чье-то присутствие и, главное, сегодня должна быть встреча с повелителем Кемет, и у Моисея нет никакого понятия, как это может произойти.

Выйдя во двор, замечает он в туманных от испарений сумерках несколько фигур, одна из которых приближается к нему.

— Это ты, Йошуа бин-Нун? — говорит Моисей, запомнивший сильного и спокойного молодого человека.

— Да, уважаемый учитель, это я, — говорит Йошуа, сразу же устанавливая дистанцию и форму общения.

— Что вы тут делаете?

— При всей вашей мудрости, учитель, вы удивительно наивны. Вас даже не изумляет, что после того собрания никто не швырял камни в ваш дом, не пытался подстеречь вас в темном переулке, поджечь эти стены. Они ведь из глины с соломой, очень хорошо горят. Конечно, за вами Бог, но в рабских болотах этого явно недостаточно. И еще. Я уверен, что Аарон слишком погружен в расчеты с собственной душой и душами исповедующихся и ничего вам не объяснил. Он, вероятно, уверен, что точно так же, как слышит ваши мысли, чтобы передавать их в голос, вы слышите и его мысли. Признайтесь, вы ведь даже не знаете, что вас ждет сегодня.

— Ну, сегодня день открытых дверей… Но что это? И почему ты зовешь меня — учитель? Я ведь почти рта не раскрывал. Всего-то несколько слов.

— Но они — то самое золото, с которого песок и вода сняли ржавчину. Потому после всего словоизвержения, криков и воплей только эти слова и остались. Я знаю, вы начисто лишены умения льстить и потому также примете то, что я собираюсь сказать: вокруг вас невидима, но ощутима некая аура свободы. Именно поэтому я ни на миг не подумал отговаривать вас от встречи с этим сатрапом, хотя тут риск, и немалый.

– Я вижу, ты и твои друзья — люди смелые, не терпящие рабства. Почему же вы до сих пор не ушли на свободу, в пустыню?

— Кто-то же должен этим несчастным, среди которых, не забудьте, отцы наши, матери и сестры, служить укором, даже молчаливым, а то ведь, простите, ваш родственничек Корах совсем превратит их в скот, разве что говорящий.

— Но вы рискуете жизнью.

— Трижды простите меня, учитель, но, думаю, вы не настолько самонадеянны, чтобы считать, что только вы способны рисковать жизнью.

— Я как-то об этом риске… не думаю.

— Вот и мы тоже.

— И вы все эти дни охраняли меня, а теперь пришли разъяснить, что это такое — день открытых дверей?

— Так вот. В северных приморских странах сатрапы, которые чаще всего обычные головорезы, вознесенные на вершину власти, устраивают, кажется, раз в год празднество на один день: нищий становится сатрапом, а сатрап нищим. Все жрут до отвала и пьянствуют до полусмерти. Вся накопившаяся на сатрапа злость уходит, как вода в песок. Предотвращается бунт, который, кстати, тоже бессмыслен: на место убитого сатрапа придет другой, может и похуже. Наш не доводит дело до такого безобразия, но после месяца, скажем, или года скрытых убийств устраивает «день открытых дверей». Сначала вы станете свидетелем устрашающей силы парада войск, затем — демонстрации преданности. Распахиваются ворота дворца: сатрап ждет дорогих гостей. Это главным образом организованные группы лизоблюдов, которых издали можно узнать по пене восторга, скапливающейся в уголках губ, и преданности, выталкивающей глаза из орбит, и просто зевак, не верящих, что так вот запросто можно войти во дворец и видеть фараона. Эти обычно жмутся по углам огромного зала, где за их спинами стоят, почти сливаясь с мраком застенков, заплечных дел мастера.

— Вижу, ты там побывал.

— Пользуюсь любой возможностью… Итак, один из группы выступает вперед, сатрап кивает, и вся группа, согнувшись в поклоне, почти ползком приближается к трону. Уровень поклона зависит от гибкости спины и степени подобострастия. Ваш поклон, вероятно, будет на уровне собственного достоинства, так что Бог в помощь. Отправляетесь туда каждый в отдельности. Старейшины об этом знают. Дорогой учитель, мы с вами. Вы с Богом.

Еще достаточно рано. Хибарки, словно овцы, прижавшиеся друг к другу, забылись в пугливом сне. Сырость, ползущая из поймы, пронизывает кости. Стоит выбраться из низины, как сразу же попадаешь на улицы, полные народа, идущего к центру, где уже не видно огней, еще не льется в фонтанах вода, но уже слышатся звуки медных труб.

С приближением к дворцу все труднее пробиться сквозь толпу. Незнакомые люди, осатаневшие от любопытства, дышат Моисею в затылок, толкают локтями, теснятся под грозными взглядами чернокожих стражей порядка, стоящих вдоль улицы, и вместе с оглушающим ревом медно-трубного оркестра внезапно из-за угла вырываются, строем по три, колесницы: воины, на подбор атлеты, подобно мумиям, замерли на них; лучники и копьеносцы — несть им числа, — словно бы слившись воедино, движутся вслед за колесницами гусиным шагом. Рев толпы по обе стороны парада, кажется, сотрясает стены самого дворца. Тщетно пытается Моисей отыскать в этой массе знакомые лица старейшин, Аарона. Легче идти со стадами в гору с утра до вечера, чем выстоять битый час, устав от этого кажущегося бесконечным войскового парада, а тут еще, вслед за армией, хлынули массы верноподданных, парами несущих прикрепленные к двум палкам папирусы — Моисей это видит впервые, — на которых огромными иероглифами начертано «Слава великому и верному другу народа!», «Спасибо властителю мира и богу за неустанную заботу о нас!», «В единстве с великим повелителем нашим и богом — наша сила!». Вдобавок, все усиливаясь и учащая дыхание, раздаются удары тамбуринов и постанывающие, знакомые с юности выкрики:

— Хвала и привет от тружеников земли Кемет великому повелителю нашему!

— Слава властителю Кемет — Солнцу поднебесного мира!

— Хвала и привет повелителю и богу нашему от каменотесов, воплощающих в камне его божественный образ!

Как это еще не обратили внимания на совсем оглушенного Моисея, не проявляющего не то чтобы патриотических, а вообще каких-то чувств. Ведь в два счета и задавить могут. Такого остервенелого, массового пароксизма подобострастия никакое самое разнузданное воображение не в силах представить, и это в отсутствие властителя. Что же будет, когда он появится?