Путь Базилио
Шрифт:
Наверху ждал знакомый ему малый душеед, у которого Септимий в своё время выиграл «хинкаль». Козёл решил обойтись с ним по-доброму, к тому же не хотелось лишнего шума. Поэтому он не стал сбрасывать его в пропасть живьём, а сначала зарезал. Доброе дело не осталось без вознаграждения: обшмонав труп, Попандопулос нашёл у скромного служителя закона притыренную где-то «глазупесь». Она пополнила коллекцию сокровищ, носимую Попандопулосом на поясе.
Потом козёл привёл в негодность подъёмник. Это оказалось непросто: корзина была склёпана из металла и висела на стальном тросе. Пришлось разбираться с механизмом. Осмотрев помост, с которого производилась посадка в корзину, козёл обнаружил люк, а под ним — лаз в машинное отделение. Там особых сюрпризов не нашлось: трос накручивался на вал, а вал крутил огромный ленточный червь, наматывающийся и разматывающийся туда-сюда по мере надобности. Там же стояли вёдра с обратом: видимо, этим добром существо подкармливали.
На прощание козёл вырвал из земли и выкинул в пропасть cтобик с фанерным указалем «Willkommen in Biberdorf», после чего обильно помочился туда же.
Дальше он пошёл уже знакомой тропой, выложенной жёлтым кирпичём. Аккуратно подстриженные фруктовые деревья по-прежнему радовали глаз, а ватрушницы так даже и плодоносили, так что козёл угостился свеженьким дичком.
А вот жёлтой будочки с упырём на месте не обнаружилось. Вместо неё в землю был вкопан кол с табличкой, извещавшей, что сотрудник муниципальной службы бляха номер 8754Ж трагически погиб при исполнении обязанностей, будучи растерзан стаей диких гней. Тут же рядом была аккуратно сложена горка исклёванных дощечек — видимо, это было всё, что осталось от будки. Такой поворот козла не порадовал: гни были гадскими созданьями, налетали огромной стаей и отличались слабоумием и отвагой. Отбиться от них было крайне сложно.
На болотах было как на болотах — сумрачно и фуняво. Попандопулос понял, что успел отвыкнуть от дикой, неокультуренной Зоны, и решил удвоить осторожность.
Решение оказалось правильным и своевременным. Через полчаса он нарвался на контролёра. Гвоздь выдержал, хотя протечка ощущалась уже очень конкретно: недобитая контра всё время рисовала козлу соблазнительные видения и солнечную дорожку к ним, ведущую прямиком в ближайшую «электру». Пришлось поработать мечом. Зато на ужин Попандопулос добыл дикую щеблядь и зажарил на углях. Заночевать пришлось под звёздами, в холодке. Козёл запоздало ругал себя за то, что не прихватил из антикварной лавочки хотя бы занавеску — было бы во что завернуться.
Утром следующего дня козлу в очередной раз повезло: он наткнулся на остатки сталкерской нычки.
Нашёл он его почти случайно — отошёл отлить и наткнулся на следы крови и обрывки тряпки. Следы вывели его в едва заметный овражек. В нём недавно пировали гни — только эти твари так свирепо разрывали тела на кусочки и расклёвывали все косточки, в которых мог быть мозг. Септимий не смог понять даже того, сколько сталкеров там погибло и какие у них были основы. Зато вещей гни не тронули. Так что козёл обогатился двумя шерстяными одеялами, спальником — он, впрочем, был мал ему, да и мерзок ему: от него разило опоссумом — и кое-какой снедью.
Самым ценным призом оказались двухлитровка. Козёл, когда увидел непочатую бутылку, с трудом подавил желание немедленно накатить, а если по чесноку — выжрать. Одновремено с тем он внезапно осознал, что в Бибердорфе такие желания его практически не посещали. То ли потому, что нажиралово очень уж не соответствовало духу установленных порядков, то ли оттого, что вино и слабенький киршвассер подсознательно воспринимались как баловство, а не средства для серьёзной работы над собой.
Следующие дни козёл упорно шёл по направлению к «Штям». Планы и намеренья его были просты: или Болотный Доктор его перехватит по дороге, или он сначала навестит кротика и жирафика и их приголубит. Как именно он их будет голубить и чем, Попандопулос понимал в целом, а с деталями намеревался уточниться по ходу процесса. Единственное, что его всерьёз беспокоило — это отсутствие у него противошоковых препаратов, что снижало эффективность запланированных мероприятий. Но в целом он не сомневался, что Римус и Мариус раскаются в своём негодяйстве. Ну и, разумеется, ответят на все интересующие Попандопулоса вопросы — начиная от экзистенциальных и кончая финансовыми. Вопросов у козла накопилось много. Хотя главным был всего один — гвоздь. Септимий не обольщался: теллуровый костыль, хотя и послужил ему славно, очень скоро начнёт его, такого ценного козла, убивать. Так что попасть к Дуремару Олеговичу на приём нужно было любой ценой. За ценой козёл стоять не собирался. По его прикидкам, одно только «молочко комсомолки» стоило любых услуг Болотника. Пожалуй что и с гаком.
На четвёртые сутки козёл понял, что идёт не туда. Местность была не то чтобы незнакомая, но не та: реденький лесок, завалы мёрзлого сухостоя. Из-под снега торчали шляпки огромных бледно-жёлтых мухоморов. За ними Попандопулос когда-то сюда и хаживал: настои на сушёных мухоморах ценились любителями не меньше, чем иные артефакты. Но сейчас это было совсем не в тему.
Козёл задумался. Ворочаться назад и идти через болота не хотелось категорически.
Был другой путь, считавшийся у сталкеров предпочтительным, поскольку мутанты эти мест избегали. Но мутантов козёл сейчас не слишком-то опасался. Зато сам путь удлинялся чуть ли не втрое, так как пришлось бы петлять между «жарками» и «электрами», стараясь не наступить в «ведьмин студень» и ховаясь от «жгучего пуха». Это всё Септимия не устраивало, особенно в ситуации надвигающегося цейтнота.Чтобы облегчить себе процесс принятия решения, Септимий решил чуть-чуть накатить. И накатил — немножко, всего-то какие-то пятьсот. Ну и зажевал мухоморчиком для эффективности.
Успех накатилова был ошеломляюще грандиозен, триумфален. Самая ткань реальности волшебно изменилась — козёл и припомнить не мог такого могучего подъёма. Но он всем своим существом преисполнился — и поднялся. Уже не возникало вопросов, куда идти: всё было ясно. Сомнения кончились, кончились и колебания. Наступило время свершений. Высоко поднимая знамя, проникнутое благородным духом, Попандопулос преображался, как цветок в проруби. Теперь он видел себя борцом за переустройство мира — честное, правдивое, во всей полноте и богатстве всестороннего раскрытия безграничного потенциала его существа. Он чувствовал, как создаются — нет, рождаются! — условия для расцвета в нём высших духовных ценностей, завоёвывая его сердце и одновременно его крепя. Безгранично росли и ширились его замыслы, о которых он не мог думать без глубокого, задушевного волненья зрелой решимости, направленной прежде всего на устранение всего случайного, мелкого, наносного, незрелого, неподготовленного. В нём торжествовало мировоззрение высочайшей нравственности, черпая из бездонной сокровищницы души и обогащая её глубины сокровеннейшим содержанием, ярко, выпукло высвечиващим суть времени, направляя необузданный поток творческой энергии в русло развития. В первые ряды самовыдвигались волевое и духовное начала, величье целей и идеалов. Недостатки меркли, но меркли жизнеутверждающе, оптимистично, самоей своею гибелью приветствуя грядущее завтра — время козлов, время созидателей.
Септимия спас желудок. Опизденев от величья свалившихся на него задач, он судорожно сократился. Из козла ливануло — и тут же страшный треск и столб жгуче-смрадного пара привели его в чувство.
Он блевал в «жарку» — небольшую, компактную, но вполне себе поместительную. А рядом стоял крупный, матёрый сусанин-политрук и самодовольно пошевеливал шерстью вокруг жорла.
— От же ёбаный ты нахуй! — только и вымолвил козёл, утирая пасть левой рукой, а правой доставая из-за спины меч.
— Пфыф! — сказал мутант и отпрыгнул.
— Хуиф! — заорал Попандопулос, досылая меч прямо в раззяванную дыру. Сусанин покачнулся, схватился тоненькими лапками за злую железку и опрокинулся наземь.
— Вот то-то, — сказал козёл, с отвращением вытирая меч о ляжку твари.
Потом он снялся с места, чтобы немного пройтись и понять, где он и что делать.
Местность оказалась совершенно незнакомой: густой тёмный лес. До того густой, что солнца не было совсем. Потом до козла дошло, что его и впрямь нет: наступило тёмное время суток. К тому же всё тело ломило, как от долгого пути без передыху. Похоже, сусанин тащил — или гнал — его за собой весь день. То ли поблизости не было подходящих аномалий, то ли тупая тварь о них не знала и вела жертву к привычному месту харчеванья. Судя по запашку, у политрука тут была трапезная.
Когда же козёл попытался сусаньскую кухоньку покинуть, выяснилось, что это не так-то просто. За деревьями скрывался овражек, полный «ведьмина студня». Выход с другой стороны запирала петляющя между стволами полоса «антонова огня» — неяркая, но достаточно широкая, чтобы не соваться. Между ними рос густой колючий кустарник, приближаться к которому Септимию не хотелось: там что-то очень неприятно потрескивало, к тому же из-под листьев регулярно поднимались дымки.
Тогода он присел и попытался восстановить в памяти, а как же он, собственно, сюда попал. Восстанавливалось плохо: в голове начинали роиться идеи о высокой миссии, ответственности, глубинах нравственной сокровищницы. Наконец, он кое-как вспомнил, как в едином порыве сиганул через овражек на пике восторженного приятия живой жизни, реальной действительности, неутомимо- всепобеждающей детельностью по освобожденью всех от всего — ну или наоборот.
Искать узкое место в темноте не хотелось. Пришлось заночевать у «жарки» — благо, не холодно. Очень хотелось выпить, хотя козёл понял, что водка сводит эффект гвоздя на нет — или, как минимум, сильно ослабляет защиту. Но на островке, окружённом аномалиями, он чувствовал себя в относительной безопасности. Поэтому он решил позволить себе совсем немножко, ну хоть бы триста.
Перед сном он, впрочем, сделал полезное дело — отволок тело сусанина к овражку и бросил его в «студень».
Утро выдалось недобрым. Козёл проснулся от крайне неприятного чувства несвободы. Нет, не внутренней — внешней. Его что-то спелёнывало, и довольно туго. Рядом слышались голоса. Судя по интонациям, один из разговаривающих был упырь или что-то вроде того.