Путь Базилио
Шрифт:
— Застывает спина после тяжести зимней болезни… — вступила Львика, наполняя низким контральто всё пространство, прочь гоня все остальные звуки.
— Я кричала, звала… ты пришла… ты пришла… В этой медленной бездне да воскреснет душа… — певица склонила голову и посмотрела в зал.
— Да воскреснет душа… — покорно выдохнули притихшие поняши.
— Рифма так се, — пробормотала Молли, чтобы сбить себе впечатление. Не помогло.
— Прозвенит золотая пчела… а-а-а о-а-ау.. — Львика допелась-таки до точной рифмы и закруглила вокализом.
Папиллома шумно высморкалась. Сколько Молли помнила, у Пеппи от душевного волнения всегда закладывало нос.
— Зацветал виноград [71] , изваянья
— Без голоса не выше ста тридцати, — сухо заметила незнакомая пони.
Тут Молли внезапно пробило на очень странное чувство — будто у неё за спиной что-то большое и опасное, вроде слона или носорога, которого почему-то нельзя замечать. Ей стало неуютно. По позвоночнику мурашки пробежали, взлохматив прилизанную шкуру.
71
...Виноград расцветал...– В оригинале «созревал». Надо сказать, что цветение винограда, во-первых, очень недолго (куст цветёт примерно неделю), и, во-вторых, совершенно не эффектно. Впрочем, авторок чувствительных песенок такая проза жизни никогда не смущала. Зато глубокая мысль, что любовь похожа на цветенье, редко проходила мимо их взыскательного внимания. Ср. напр. песнь из Круга Песнопений Бьянки «Помидоры расцветают».
Очень кстати появился мартыхай с тремя полоскательницами [72] на подносе. Незнакомка в голубом и Пеппи отказались. Молли, наоборот, сделала знак, чтобы её напоили. Она выдула содержимое, — мятную водку с бенедиктином на апельсиновом соке, — не чувствуя вкуса.
— Ибо ты, невесомо ступая, подымешься ввысь, — голос Львики размахнулся, взлетел. Молли словно увидела Гермиону, уплывающую от неё в дрожащую синеву одиночества, — и наконец-то разрыдалась.
— А-а-а о-а-ау… — растаяло в воздухе. Музыка кончилась. Зал выдохнул.
72
...с тремя полоскательницами...– У хомосапых - принадлежность сервиза для споласкивания рук. Поняши обычно используют полоскательницы для подачи некрепких коктейлей.
Львика сделала паузу, давая собравшимся прийти в себя и подобрать нюни. После чего ухмыльнулась во весь рот, сверкнув клыками, и лихо свистнула. Страус задолбил в барабан, флейта засвиристела весело и звонко.
— Ну что, копытами подвигаем? — бросила певичка в зал. — Этот! Чмошный! Мир! И-го-го — гоу-гоу!
Колыхнулась толпа, раздалося ответное ржанье.
— Это ещё что? — не поняла Молли.
— Песенка дурацкая. Они его всегда вторым номером пускают, — ответила Папиллома. — Девкам нравится. Потрясти попой и всё такое. Не хочешь, кстати?
— Ещё чего, — Драпеза отклячила нижнюю губу. Она страдала. И не хотела, чтобы ей мешали.
Львика заржала и взвилась на дыбы. Сделала уверенный шаг, второй, третий. Драпеза оценила физподготовку певички. Сама она так не могла даже в лучшие годы.
— Чмошный миииир! — радостно закричала Львика, лихо делая стойку на передних и лягая задними воздух.
— Хой! Хой! Гыр-гыр-гыр! — закричали из зала.
Эму отчаянно забарабанил, суча задницей. Задребезжали тарелки. Блок-флейта заорала как резаная.
— Мою кровь! Отсосут! Волосатые зверушки! — выкрикивала Львика, играя передними ногами и отбивая ритм задними.
— Хой! Чмошный миииир! — закричал кто-то из зала, перекрывая шум.
— И испить! Поднесут! Обезжопленной пинкушке! — Львика стукнул хвостом по полу.
— Хой! Хой! — орали поняши. Рыженькая девочка-зажигалка прыгнула на танцпол и лихо затрясла крупом.
— А когда! Та её! Звонко выблюет наружу! Поглядись! Чмошный мир! В эту искристую лужу! — певичка лихо пританцовывала, пиаффируя
в испанском стиле [73] .73
...пиаффируя в испанском стиле...– Пиаффе в классическом смысле - пассаж (тихая рысь) на одном месте. У поняш - вытанцовывание на месте, при которое передние ноги пони отрываются от поверхности. Некогда считалось сложным спортивным элементом, однако со времён Мимими Первой входит в программу начального образования для молодых пони.
О классическом пиаффе см. напр. Харри Больдт, «Лошадь в выездке» - Дивово, 2002. Из современной поньской литературы стоит упомянуть сочинение известной детской берейторки Лактозы Снипснапснурре «Летящей походкой: от шага до аллюра». Рекомендуем третье издание этой книги (изд-во «Небином», Понивилль, 301 г. о.Х.), с исправленными опечатками и замечательными гравюрами работы о. Катавасия Простатика.
— Хой! Хой! Чмошный мир! Чмошный мир! Чмошный миииир! — орал уже весь зал. На танцполе зажигали уже три поньки, вот уже их стало четыре, пять. Даже у Молли зачесались копыта.
— Аудиторию держит, — заметила незнакомая пони тоном врача, диагностировавшего вывих вместо ожидаемого перелома. — Пеппи, останешься и проследишь, чтобы всё было в порядке. Молли, на улицу быстро.
Драпеза оторопела от такого обращения. Недоумевая, повернулась — и тут до неё, наконец, дошло.
— А-а… а как же… — только и выдавила она из себя.
— В сортир зайди, — милостиво разрешила пони в голубой балаклаве.
Папиллома вскочила, ломанулась через толпу, расталкивая плечьми потные, разгорячённые тела. На мгновение ей показалось, что она увидела Гермиону — уже пьяненькую, с разъехавшимися глазками — но она тут же исчезла.
В сортире была небольшая очередь. Ждать было нельзя. Молли под возмущённые крики пристроилась у самого края длинного напольного писсуара и с шумом облегчилась, обрызгав пол и чьи-то ноги. Скандала, однако, не сделалось: при первом же взгляде на Молли становилось ясно, что сейчас поперёк дороги ей лучше не становиться.
— Де-евушка! Вы белочку забыли свою! — крикнула ей в спину гардеробщица. Молли не услышала.
На улице её буквально притянуло к непритязательной белой карете с занавешенными окошечками. Запряжённые першероны стояли навытяжку, только глазами лупали.
— Долго что-то, — упрекнула её пони в голубой балаклаве. Молли поняла, что огорчила, не заслуживает жизни и попыталась задержать дыхание.
— Не смей, ты мне нужна, — быстро сказала Верховная. — Хотела спросить? Спрашивай.
— Почему я вас не узнала? — выпалила Драпеза.
— Потому что я не хотела, чтобы меня узнавали. И отвела глаза. Ты меня видела, но не понимала, кого видишь.
— И я могла? — пролепетала Молли, леденея от ужаса.
— Проявить неуважение? Нет. Это невозможно. Ты могла не понимать, что это я. Но моя грациозность от этого не исчезнет, — последнее Великая сказала чуть ли не с грустью. — А вообще, ты переволновалась. Пожалуй, тебе стоит поспать, пока не доедем. Спи!
Молли пришла в себя в помещении с высоким потолком. Откуда-то сверху лился красноватый закатный свет. Она лежала на деревянном ложе, тонкие доски чуть прогибались под её тяжестью, и это было приятно.
Взгляд Драпезы упирался в белую стену. На ней, прямо перед глазами, висела картина: беременная хомосапая самка в белом, лежащая под яблоней, с мечом в правой руке и трезубцем в левой. Прямо над выпуклым животом с ветки свисало огромное, размером с сам живот, зелёное яблоко.
Слева стоял табурет, на нём тазик с крупной солью, у правого плеча — ведёрко с водой.
Драпеза собралась с мыслями. Она бывала здесь, и не однажды. Это был так называемый малый приёмный зал Мимими Второй. Здесь можно было побеседовать с Верховной, сохраняя при этом более-менее здравый рассудок и нечто вроде свободной воли. Разумеется, ровно до тех пор, пока это угодно Самой.