Путь Базилио
Шрифт:
Просмотрев картинку во всех диапазонах, кот взял Хасю на руки — та благодарно пискнула и прижалась к нему покрепче — и начал осторожно обходить лужу справа, стараясь не приближаться к «антонову огню». Манёвр почти удался, но за «студнем» обнаружилась «жарка», запирающая путь. Пришлось столь же осторожно выбираться и идти слева, где проход был существенно уже. К счастью, он оказался свободен.
Обогнув, наконец, опасное место, кот посмотрел на открывшуюся картину и замер. Буквально в двух шагах от сужающейся полосы «антонова огня» лежала огромная «ведьмина коса», приглашающе потрескивающая голубыми электрическими искорками.
Отпустив
Где-то через полчаса, уже полностью заряженный, кот подумал — а не вернуться ли назад, чтобы осмотреть останки упыря и всё-таки отыскать пресловутый дублон. Однако перспектива новой встречи с барабакой ну совсем не мотивировала. К тому же Хася подмёрзла и заныла. Пришлось спускать её с плеча и устраивать за пазухой греться.
Подходящее место для ночлега нашлось неожиданно быстро: маленькая сухая пещерка, путь к которой пересекал зажор, наполненный «ведьминым студнем». Кот натаскал снега и развёл костёр. Хася согрелась, поела сгущёнки и потом потребовала свою порцию белка. Базилио отговорился тяжёлым днём и усталостью, посулив ей хороший завтрак.
Глава 37, в которой наш юноша приходит в себя, а его отец ошибается
ИНФОРМАЦИЯ К РАЗМЫШЛЕНИЮ
КЛЮЧЕВАЯ ФИГУРА (далее — КФ), в отличие от авторизированного пользователя, не имеет доступа к системе, однако без неё авторизированный пользователь не может получить доступ к системе. По сути, это нечто вроде живого ключа или пароля, чьи уникальные данные используются для авторизации. Обычно используются системы биологического сканирования, устанавливающие идентичность КФ.
Поскольку ключевая фигура не может быть допущена до работы с системой, процесс авторизации, как правило, предполагает исключение КФ из числа возможных пользователей. В системах с высоким уровнем безопасности это достигается умерщвлением КФ, причём доступ предоставляется только после вторичного биологического сканирования трупа.
Ад — это не то, что вы думаете. А то, что вы думаете — это ещё не ад. Это так, преддверие. Ад — когда в голове не заводится никакая мысль, даже самая куцая, а только треск, хруп, хряп, пиздец-пиздец и лютейшая маналула.
Деревянная голова Буратины именно что трещала. И трещала она адово. Адский ад! — вот что творилось в ней, вот что в ней совершалось.
Несчастное изделие всхлипнуло и судорожно втянуло в себя воздух. Окружающий мир был неприветлив и вонюч. Он вонял перегаром, конским потом, птичьей отрыжкой и ещё чем-то, невыразимо гадким.
— Йа-аюшки… — вымолвил бамбук заветное слово, отчаянно при этом зевнув. От зевка что-то разомкнулось в ушах и прорезались звуки.
— …П-па м-маленькой, чем поят лошадей! — гнусавил какой-то коняка.
— Мальчики,
ну нельзя же столько пить, — этот голосок был тоненький, овечье-подблеивающий. — Скарятин, ты опять! Ну сколько можно!— Овца, овца… сосни хуйца… сосни хуйца, овца! — бормотал коняка, шевелясь шумно и дерзостно.
— Убери эту свою штуку! Я не могу, я утомлена! — возмутилась овечка.
— Сос-сни… ну сосни… сосну… со сна… немно — о — о… — конь противно реготнул и закончил обычным конским «ого-го».
— Долли права, Скарятин. Хорош тебе, — недовольно прогнусавил кто-то третий. — Сейчас будешь как те дрова… — 37 был не в силах отворить веки, но каким-то образом догадался, что речь идёт о нём.
— Так всё равно выпить нет, — посоветовал новый голос, откуда-то сбоку.
— Будет, — уверенно сказал гнусавящий. — Сейчас доктор кьянти подгонит, у-гу.
— Н-ну п-па рюмочке… п-па рюмашечке… п-па м-м-мане… мани… — язык у коня заплетался. — Л-л-лошадей! — крикнул он и ударил копытом по полу. Что-то звякнуло-подпрыгнуло. Конь повторил, с тем же результатом.
— Скарятин! — жалобно заблеяла овечка. — Ну я тебя просила! Ладно, давай это самое, — она обречённо вздохнула, — только не буянь.
— Доличка, ты его совсем разбаловала. Лучше споём, — предложил тот же посторонний голос.
Буратине тем временем кое-как удалось разлепить один глаз, а за ним и второй. Счастья ему это, правда, не прибавило: в поле зрения кружились какие-то мутные пятна. Проморгавшись, он сумел разглядеть облупившийся потолок.
Делать нечего — пришлось повернуть голову. Это простое действие отдалось острой болью в затёкшей шее. Зато в поле зрения попал лабораторный стол — точнее, та его часть, которую не заслоняла лошадиная туша, раскопытившаяся на каком-то ящике.
Напротив коняки пристроилась на автоклаве — нормального насеста в комнате не было — какая-то некрупная птица с круглыми жёлтыми глазами и основательным клювом. Её Буратина видел пару раз в отцовской лаборатории. Птица меланхолично поклёвывала что-то из кулька. Сбоку жалась пушистая овечка с огромным розовым бантом между ушей. В другое время она непременно пробудила бы в Буратине желание обладать ею. Но не сейчас, нет. Ему было трудно, томно.
Стол был заставлен посудой, в основном питейной. На полу валялось несколько пустых бутылок.
Ещё чуть-чуть сместив глаза, бамбук заприметил на своей родной койке тощего рыжего спаниеля. Тот возлежал на ней по-хозяйски, приобняв лапой в чёрной перчатке пустой стакан.
— Фингал, балалайка где? — поинтересовался он, потягиваясь. — Ника вроде принесла?
— Мальчики, ну хватит же! — овца неожиданно упёрлась. — Сейчас доктор Коллоди вернётся, а у нас тут безобразие!
Скарятин мощно всхрапнул, покачнулся, однако ж усидел.
— Балалайку давай, — спаниель чуть приподнялся. — Фингал, где она там?
— Мальчики, ну не надо… ну хотите, я вам спою? — попросила овечка, беря в ручки узенькую балалаечку, перевязанную малиновой ленточкой.
— Что ж, — рассудил птиц, — спой, светик, не стыдись.
— Я вообще-то Долли, — обиженно сказала овца, — а Светка твоя — дура и вредина. Она мне вчера в анализы напис… намочила.
Спаниель хохотнул.
— Да ладно, Светка нормальная пупица, просто ты её своим занудством достала…
Овца дёрнула струну, другую. Струны зазвенели — здынь, здынь, здынь. В затылке Буратины это отдавалось как «буц, буц, буц».