Путь "Чёрной молнии"

На следующий день ШИЗО наводнили начальники разных служебных положений и званий. Руководитель колонии — полковник Серебров сидел в самой середине стола, по бокам расположились режимники, оперативники учреждения и замполит. Контролерам приказали заводить по одному всех осужденных, кого вчера задержали и препроводили в изолятор. Начальника четвертого отряда обязали писать протокол. Завели первого заключенного.

— Осужденный Кротов, двенадцатый отряд, статья сто сорок шестая, часть вторая, срок шесть лет, — доложил вошедший заключенный.

— В рапорте указано, что ты оскорбил смену контролеров, выражаясь нецензурной бранью. Так это? — спросил начальник колонии.

— Не отрицаю, но только я их за дело, — ответил Кротов.

— Что значит за дело? Поясни, — удивился Серебров.

— У нас в секции после отбоя уже спать ложились. Прапора влетели, как чумовые и по пролету с топотом пронеслись. Ну, я и сказал им правду.

— Какую правду?

— Чё, как лошади здесь носитесь, с ипподромом перепутали? Им это не понравилось, они на меня «бочку накатили», пришлось сказать им «пару ласковых», вот и забрали, — закончил Кротов.

— А ты знаешь, что бывает за оскорбление работника администрации? — спросил зам. начальника по РиОР, — вплоть до уголовного наказания, есть даже статья за оскорбление лица, находящегося при исполнении.

— Да, я матерился, но не оскорблял.

— А какая разница?

— А разница в том, что я на личность не переходил, — пояснил Кротов.

— Умный больно, — отпарировал начальник колонии, — пятнадцать суток. Заводите другого!

Следующим оказался Пархатый. Что творилось в самом кабинете, трудно было разобрать, но до осужденных ШИЗО долетали обрывки фраз:

— Какого…, мусора поганые вы меня загребли, я вам чё, козел отпущения, — и тому подобное. Далее опять маты и оскорбления. Рыжкова вывели со скрученными назад руками, начальник колонии с пеной у рта кричал ему вслед:

— Пятнадцать, с переводом в ПКТ на четыре месяца!

— Да пошел ты, бык колхозный, — огрызнулся Пархатый.

— На шесть месяцев! — закричал опять Серебров. Затем немного успокоившись, обратился к дежурному прапорщику:

— В карцер его гниду, пусть погниет там мразь. Следующий!

Так как настроение его было окончательно испорчено, почти все, кто присутствовал на сходке сегодня ночью, были наказаны: Кто на пять, кто на десять, кто на пятнадцать суток ШИЗО.

В процессе разбирательства оперативники начинали бомбардировать вопросами заключенных. Кто, что видел? Что может сказать по поводу смерти Равелинского? И дознавались они исключительно для проформы.

Заключенные молчали: кто же из них возьмет на себя смелость высказать свое мнение, что Равиль оказался предателем. Правда Макаров вступил в полемику с начальством и заработал пятнадцать суток.

— А кто сказал, что его убили? Официальная экспертиза еще не выявила истинной причины смерти Равелинского. Вы хотите, чтоб кто-то сознался, и мокруху на себя принял, а я так себе думаю: в первой что ли зэкам смывать с себя подозрения. С того момента, как нас посадили за решетку и до окончания срока, то и дело приходится идти в несознанку. Вы — оперативники, народ ушлый, это ваша работа, зацепки искать, да клубки распутывать, привыкли вы, что на воле, что здесь, пенки снимать через информаторов — стукачей. Да видно на этот раз нет у оперчасти такой информации, вот и приходится вам перед начальником колонии выстилаться, аж из кожи вон лезть.

Начальник РиОР вскипел:

— Ты что себе позволяешь? Ты кто вообще такой, чтобы огульно охаивать представителей власти?!

— Э-э, начальник — стоп! Ты меня под политстатью не подводи. Я только высказал свое мнение о профессионализме розыскной службы, а ты меня уже хочешь в психушку запихать.

— А причем здесь психушка?

— Так не я же высказывался, что у нас в Союзе нет политзаключенных, а есть только одни хулиганы. А так, как я послушный гражданин и не разу никого пальцем не тронул, ты меня упрячешь в «ха-ха палату».

— Дежурный, уведи его в камеру, пусть там похихикает пятнадцать суток, — распорядился Кузнецов.

Когда в кабинет ввели Дронова, все ждали привычного доклада осужденного, но он внимательно осмотрел присутствующую команду дознавателей и сказал:

— Давайте граждане начальники не будем тратить ваше драгоценное время, да и меня ждут дела, куда важнее ваших.

Все опешили от такого заявления. Первым заговорил начальник РиОР:

— Осужденный Дронов, если мы Вас правильно поняли, то пятнадцать суток для Вас важнее, чем пять минут, занявших опрос.

— Я примерно догадываюсь, что стоит за таким опросом, — спокойно сказал Дронов.

— А может речь пойдет о Вашем влиянии на других осужденных, — сказал начальник колонии.

Дронов уловил, что обращение к нему идет культурное, на «Вы» и постарался быть взаимно вежливым.

— У меня нет таких полномочий, как у Вас, и влиять я могу только на собственные мозги, а что касается смерти осужденного, так все мы здесь смертны. У меня вот самого сердчишко пошаливает, того и гляди, сам зайду в туалет и останусь там на веки вечные.

Кто-то из оперов хмыкнул, поражаясь наглости этого авторитетного среди осужденных типа.

— Значит это не блатных рук дело? — спросил Кузнецов.

— Начальник, что Вы мне здесь перекрестный допрос учинили? Если есть преступление, то пусть этим занимаются следователи. Блатные, по — моему тут ни при чем, говорят же, сердце не выдержало у зэка. Вы меня извините, граждане начальники, за всех я не могу говорить, мы ведь не на собрании и меня никто не уполномочивал…

— Дронов! Прекрати паясничать, — перебил его Серебров, — мы все прекрасно знаем, что ты за фрукт.

Начальник зоны уже сорвался на «Ты». Дрон, изучая психику начальника, решил дожать его своей «культурностью». Он достал из кармана куртки флакончик с таблетками и отправил одну в рот, и как бы невзначай, протянув руку к графину с водой, спросил:

— Можно водички, лекарства запить?

Начальника задергало. Едва сдерживаясь, чтобы не сорваться на грубый тон, он позвал дневального — зэка и приказал ему принести стакан воды.

— Что у тебя за лекарство? — спросил капитан Громов из оперчасти.