Путь хирурга. Полвека в СССР

— Молодцы, правильно сделали. А что сказал вам этот ваш, как его — Амацур? — они так и не научились произносить имя Амбарцума, да еще с отчеством — Саркисович.

К нашей радости, больной поправлялся с каждым днем. В больнице на нас смотрели с уважением, операционная сестра нам улыбалась. Но мы с Вахтангом героями себя не чувствовали — если было у нас удовлетворение, то только тем, что мы исполнили наш врачебный долг. И я так и записал в производственном дневнике: «Этот случай был для нас главным уроком практики: бороться за жизнь больного надо всеми средствами до самого конца».

По воскресеньям в городе был базар: со всего района на базарную площадь съезжались подводы с товаром. Это было живописное зрелище — хотя и без большого выбора, но там продавали все, чего никогда не было в магазинах: овощи, зерно, кур, гусей, уток, мед, коз, баранов, коров, льняные ткани, шерсть и разную сельскую утварь. Девушки велели нам купить мешок картошки. Мы «толкались» по базару и увидели, что с одной из подвод продавался большой белый красавец-гусь. И недорого — всего за тридцать рублей. Павел Шастин предложил озорную идею: купить гуся и удивить наших девчат. Действительно, это было бы совершенно необычно для нас, горожан.

— Где мы будем его держать?

— Пусть живет с нами в комнате. По вечерам будем выносить его на луг и пасти.

— Он убежит.

— Мы привяжем его за лапу, на длинную веревку.

— Ну, а что потом?

— Потом, перед концом практики, зарежем и зажарим.

Я предложил:

— Давайте назовем его «Амбарцум Саркисович», может, так девчонки усвоят это имя.

Это всем понравилось. Мы решили и купили. Появились мы в общежитии, Павел тащил огромного гуся, зажав его под мышкой и придерживая за грудь другой рукой. Гусь вертел головой и норовил клюнуть его в лицо. Девушки глазам не поверили:

— Что это, для чего, зачем?

— Купили гуся — вам в подарок.

— Вы с ума сошли! Кому нужен гусь?

— Вам.

— Нам? Для чего?

— Мы назвали его «Амбарцум Саркисович», будем его выкармливать, и вы станете повторять это имя и приучитесь, наконец, произносить имя хирурга.

— Нет, вы, мальчишки, все-таки дураки!..

Гусю отгородили угол в нашей комнате и кормили его зерном. От нового соседа исходила вонь. Девчонки, когда приходили к нам, затыкали носы:

— Ну и вонища у вас!

Тогда мы выпускали гуся из-за загородки, он, важно покачиваясь, выходил. Мы начинали нагонять его на девчонок — он махал крыльями и гоготал. Они его боялись, больше всех трусила Инна Гурьян. Она бегала от него вокруг стола, а я гонял его за ней и приговаривал:

— Скажи — Амбарцум Саркисович, скажи — Амбарцум Саркисович…

Так, наконец, мы приучили их произносить это имя.

В Бежецке я скучал по Дине. Телефонная связь оттуда была слишком неналаженной, я писал ей открытки. Уже год длилась наша счастливая связь и не была секретом для нашей группы, хотя я никому Дину не показывал. Я предвкушал возвращение — после практики мы должны были вместе ехать в дом отдыха на Черном море. Родители, с обеих сторон, способствовали нашей связи и купили нам путевки. Было довольно очевидно, что такая любовь может перерасти в женитьбу. Но я был слишком молод, и мне и без того было хорошо. Как многие молодые мужчины, я об этом не задумывался.

Наш гусь просыпался до рассвета и начинал по-гусиному трубить. И я, в своей романтической тоске, просыпался рано. Чтобы он не будил ребят (и девчонки жаловались), я брал его под мышку и шел бродить за город, держа в руке конец веревки — не давая ему убежать. Он спокойно щипал траву, а я тем временем сочинял стихи.

Ожиданье

Уже не ночь, Еще не утро — Час просветленья темноты; И скоро свет забрезжит смутно. Как зарождение мечты; Туман проступит над лугами, Застыв недвижно на плаву, И вспыхнет вдруг рассвета пламя, Не как мечта, а наяву; Блеснет на дереве, На камне  И на воде Лучей привет, И первый луч  Скользнет в глаза мне, В глаза, встречающие свет… Я ждал рассвета в нетерпенье, Но этот миг не уловил; Неуловимо просветленье И зарожденье новых сил.

Но как я ни скучал, мне нравилась операционная сестра Вера — незамужняя, моего возраста, слегка курносая, с ярким румянцем на щеках и с соболиными бровями. Она всегда была веселая и улыбалась приятной улыбкой. Девушки наши все замечали и меня поддразнивали:

— Заглядываешься на Веру? Вот мы расскажем твоей Дине.

Я долго крепился, но все-таки назначил Вере свидание. Мы уговорились встретиться под вечер на берегу реки Мологи, возле крыльца купальни. Первое свидание, тихий берег реки, закат солнца — все было романтично. Вера пришла в синем облегающем костюме и понравилась мне еще больше, чем в халате. Мы далеко ушли по берегу и все чаще, как бы невзначай, касались друг друга. По крутой тропке мы спускались к реке, где густо росли кусты. Я шел первым и протянул ей руку. Она прыгнула мне навстречу — ее пепельные волосы защекотали мою щеку. Потом я написал об этом стихи:

Было или не было? — Трудно сказать, Было или не было, Надо угадать. Было или не было Встречи на крыльце? Было или не было Улыбки на лице? Было или не было Тропки под горой? Было или не было Тумана за рекой? Было или не было Утренней зари? Было или не было, Смотри — не говори. Было или не было Пепельных волос? Было или не было — Трудный вопрос…

Из участковой больницы неподалеку от Бежецка привезли старушку в тяжелом состоянии. Как раз в те дни мы проходили терапию. Доктор предложила нам выслушать ее легкие — в одних участках были сплошные хрипы, в других дыхание не прослушивалось совсем.

— Какой ваш диагноз? — спросила терапевт.

— Наверное, это воспаление легких.

— Вы правы. Что надо сделать, чтобы подтвердить диагноз?

— Надо сделать рентгеновское исследование.

Терапевт сказала больной:

— Бабушка, вам надо сделать рентген. Вам когда-нибудь рентген раньше делали?

— Нет, милая, ренгену мне не давали. А вот просвечивание давали.

— Какое просвечивание? — удивилась терапевт. — В той больнице нет аппарата.

Больная объяснила:

— Дохтур через большую трубу меня просвечивал. Занавески закрыл, свету из лампы на меня направил и говорит «подымай, мол, рубашку выше». А сам в две трубы большие меня просвечивал и болезнь мою определил.

Терапевт пожала плечами:

— Ничего не понимаю, какая-то странная история.

Больной нужны были антибиотики, но их в больнице так и не было. Через несколько дней она умерла. Мы уже видели в больнице несколько смертей — к этому тоже надо было привыкать. Мы рассказали историю об ее «просвечивании» Амбарцуму. Он нахмурился:

— Кажется, я догадываюсь, в чем дело. Я сам работал в той больнице, пока меня не взял сюда Василий Иванович.

В Бежецком районе было несколько участковых больниц на двадцать пять кроватей, и вскоре Амбарцум повез нас на санитарной полуторке в ту больницу. Из нее вышел улыбающийся врач. Вид его нас поразил: страшно лохматый, небритый, в грязном халате на полуголом теле, в рваных галошах на босых ногах. Невозможно было себе представить, что перед нами врач на работе. Медицина — интеллигентная профессия, и сам вид врача должен это отражать. Больные в полупустых палатах тоже выглядели страшно запущенными. Все как в чеховских описаниях больниц сто лет назад. Операционная еще больше поражала: запыленная комната с паутиной, с облезлыми стенами и грязными окнами. В шкафах лежали заржавевшие от неупотребления инструменты. Амбарцум с грустью сказал: