Путь к себе. Отчим.
Шрифт:
Потом училище увлек конкурс на лучшее знание техники безопасности. Были капитаны с жетонами на груди, ярые болельщики, выставка стенгазет «Зеленая волна», «Безопасный труд».
И даже сатирический плакат: юнец работает у станка, блаженно прикрыв глаза. Ему видятся хоккейные ворота, цветок и сердце. А надпись призывает: «Не отвлекайся!»
Антон вышел из училища вместе с Тоней. Они миновали несколько кварталов главной улицы и спустились к реке, где «ужинали» когда-то и куда не однажды приходили потом. На Антоне недавно выданное двубортное пальто из серого сукна.
Укутанный снегом лес темнел на другом берегу. Луна проложила по льду дорожку.
Тоне хорошо было стоять рядом, и просто молчать, и знать, что у нее есть верный друг. Мир словно бы тоже замер в ожидании счастья.
…Тридцать первого декабря Антон провожал Тоню на автовокзале. Она уезжала на каникулы к родителям, он оставался.
Пассажиры торопили:
— Поехали, водитель!
Тот басил:
— Погодьте, всех обилечу…
Тоня, положив сумку на сиденье у окна, вышла из автобуса. Было морозно. На Тоне приталенное пальто, берет, тоже с «крылышками». Вязаной рукавичкой, похожей на лапу зайчонка, она растирала щеку. Конопушки у нее почти совсем исчезли, а стрельчатые ресницы почему-то стали темнее.
Шофер включил мотор. Уже на ступеньке автобуса Тоня сказала негромко:
— До свиданья, Антон. Я буду скучать.
Автобус двинулся, отрывая ее от Антона. Поплыли окраинные дома, похожие на бело-бордовые гармошки, началось шоссе, словно прорубленное в сугробах, замелькала лесополоса в инее. То здесь, то там искрами вспыхивали между деревьев огни дальнего селения. Тоня улыбалась своим мыслям. Впереди были встреча с родителями, а потом возвращение в училище: к Антону, к Галчонку, Дине, в «драмгам». И все это наполняло сердце стойкой радостью.
Антон задумчиво пересек Театральную площадь. Играла огнями многоярусная новогодняя елка. Шли прохожие, груженные коробками с тортами, кульками, авоськами. Тени в окнах верхних этажей походили на телевизионные силуэты из космоса. Мягко бежали по скрипучему снегу легковые машины.
«Замечательная она, — думал Дробот о Тоне, — так хочется, чтобы она и сейчас, и всегда гордилась мной. Я всего добьюсь!.. Кое-что можно сделать уже теперь. Например, для армии… Научиться стрелять без промаха. Изучить топографию…»
Под Новый год Егор получил сразу два письма: от Зои Михайловны и Гриши.
Рощина поздравляла с праздником, просила написать, как складывается у него жизнь. А Гриша сообщал, что через три дня приедет и заберет Егора на неделю к себе, в гости. Гриша писал об этом, как о деле решенном, и Маргарита Сергеевна, узнав о приглашении, не рискнула возразить, хотя подумала опасливо: «Как бы этот гепетеушник снова не сбил его с толку».
Полугодие Егор окончил без двоек, а по математике и физике получил даже пятерки. Он словно бы приходил в себя после тяжелой болезни, потому что решил: среднюю школу надо окончить прилично, это потом пригодится.
…Гриша приехал в полдень: ввалился с мороза румяный, в ушанке, съехавшей набок, такой солидный мужичок. Стиснул Егора так, что у того кости захрустели.
Им не хватило дня, чтобы наговориться. Гриша рассказывал, как часто они теперь бывают с Петром Фирсовичем на заводе, монтируют оборудование. Ну, не сами еще,
конечно, а вместе со своим мастером и с заводской бригадой. Как Голенков попросил мастера Горожанкина отпечатать пригласительные билеты родителям на «Праздник первого изделия».— Ты представляешь, моя родительница приехала!..
И понижая голос, спросил:
— А твоя мама не передумала? Ты ее не переубедил?
Егор невесело усмехнулся: «Ее переубедишь! Сразу начнет за пузырьки с лекарствами хвататься. Я ведь — придаток квартиры». Но вслух только сказал:
— Не переубедил.
Чем больше слушал Егор своего друга, тем сильнее подступала, несколько приглушенная временем, тоска по училищу, помимо воли росла и неприязнь к матери.
— Да! Тебе Тоня привет передавала.
— Значит, не жалеешь, что пошел в монтажники? — сдавленным голосом, зная, что ответит Гриша, все-таки спросил Егор.
— Чудик! — живо откликнулся тот. — Да ни на минуту! Я монтаж ни на что другое золотое-бриллиантовое не променяю. Наш Середа…
Но о Середе Егору слушать не хотелось, поэтому он торопливо спросил:
— Так, значит, к тебе поедем?
— Завтра же! — горячо воскликнул Гриша. — Родители ждут.
Для тех, кто оставался на каникулах в училище, военрук организовал лыжный пробег, экскурсию к шефам в воинскую часть, трехдневный поход по местам боевой славы. Но и после этого у Антона оказалась уйма времени, и он одиноко бродил по гулким опустевшим коридорам, пропахшим мастикой.
Отец Антона служил сейчас за границей, мать была с ним, их квартира в небольшом городке пустовала. Брат отца, инженер с Харьковского тракторного, имел большую семью, но все же пригласил племянника к себе на две недели — вот только деньги на билет прислать не догадался, а родительский перевод почему-то запаздывал. Конечно, Антон мог бы перехватить десятку у того же Гриши, но не захотел и один слонялся, как неприкаянный.
Понимал ли он, что Тоня любит его?.. Это было ясно по ее глазам, она не умела ничего скрывать. И у него к Тоне было столько нежности, так хотелось ему все время делать для нее что-то приятное, хорошее, видеть ее как можно чаще.
Но по ночам, в пустой комнате общежития Антон нет-нет да возвращался невольно мыслью к Ларисе, вспоминал ее губы, податливое тело.
Разум говорил: «Неужто можешь ты променять Тоню на такую?» Однако что-то сильнее разума снова и снова рисовало картины того, о чем так много и неясно пишут в романах и говорят. Антон растравлял свое воображение.
Наконец пришли деньги от родителей, он отправился за ними на почту и опять повстречал Ларису.
Она была еще красивее, чем в воображении. В чем-то, пожалуй, Лариса походила на Тонину подругу Дину, только была более вызывающей.
— Это судьба! — воскликнула Лариса, играя глазами, подбивая прядь темных волос, выбившуюся из-под норковой шапочки. — Мои предки отбывают завтра в семь вечера в Сочи, и я готова оказать вам честь… — Она сменила игривый тон на серьезный: — Нет, правда, Антон, приходи завтра в восемь вечера… дом ты знаешь, квартира пятьдесят три…
— Приду, — коснеющим языком произнес Антон.
Эту ночь он почти не спал. Лежал в темноте с открытыми глазами, и перед ним все время вспыхивало: «53»… «53»…