Путь к себе. Отчим.
Шрифт:
В юные годы, работая слесарем на Сельмаше, свободные часы просиживал в библиотеке на тихой Книжной уличке, бегал в драмтеатр смотреть Марецкую и Мордвинова…
Они миновали фонтан на Театральной площади — Гераклы держали на плечах огромную чашу, миновали распахнутый вход в парк Революции и по Советской улице дошли до Вечного огня, недалеко от памятника Марксу.
Люди шли сюда с цветами. Пионерские отряды — чтобы принести клятву верности погибшим.
Пожилая женщина во всем черном долго стояла у огня, и слезы, казалось, прокладывали неизгладимые борозды на ее щеках.
Виталий Андреевич
Позже они сидели на балконе.
Внизу отражались в затоне высокие, стройные колонны элеватора, разливалось курчавое половодье рощ. Насколько хватал глаз, вольно раскинулся Дон, прихотливыми извивами уходил в предвечернюю синеву. По железному арочному мосту прошел поезд на Батайск: промелькнули меж пролетов освещенные окна вагонов, и перестук колес, замирая, утих вдали, как эхо.
Весь день был таким, что сейчас Виталию Андреевичу захотелось повести с Сережей разговор, как со взрослым, и он начал рассказывать о фронтовой жизни…
Гулко перекликались теплоходы, зажглись рубиновые огни бакенов посреди реки. Медленно и упрямо тянулась против течения длинная баржа. В сторону Старочеркасска, много выше зеленых маковок собора, пролетел пассажирский самолет.
— «ИЛ-18», — безошибочно определил Сережа.
…Пришла Раиса Ивановна, попросила:
— Сережа, спустись в магазин, возьми у тети Шуры сосиски.
Внизу, в их доме, — гастроном. Очень скоро продавщицы стали узнавать Раису Ивановну, а черноглазая веселая Шура даже оставляла иногда ей, вечно спешащей, что-нибудь повкуснее.
Сережа возвратился минут через десять сердитый и взлохмаченный:
— Никогда больше не посылай меня на нечестное дело.
— Что произошло? — встревожилась Раиса Ивановна.
— Я зашел в магазин и говорю: «Теть Шура, дайте сосиски». А она так строго, фальшивым голосом: «Нет никаких сосисок!» А сама тихо: «Сейчас заверну, плати». Тогда я не выдержал и громко спросил: «Почему вы даете их не всем и притом тайно?!»
Раиса Ивановна охнула и всплеснула руками:
— Да что же это за недомыслие и донкихотство! Неужели нельзя в твоем возрасте сообразить!..
— Протестую! — сделал энергичный жест рукой сверху вниз Сережа.
Виталий Андреевич стал на его сторону:
— Правду сказать, Раюша, мне тоже было бы не по душе подобное поручение.
Она обиженно замолчала: «Проявлять такое благородство легче, чем пойти и выстоять в очереди». Но позже она решила, что действительно не очень-то последовательна. Ведь терпеть не могла черты «доставалы» у своего первого мужа.
Раису угнетали в Станиславе бесконечная поглощенность его бытовым устроительством, исступленное стремление достичь целей, в общем-то, пустячных. Он подпаивал в ресторане своего начальника, заручаясь поддержкой; ради того чтобы добыть модную рубашку, рыскал по торговым базам; бесконечно перезванивался с «нужными человечками». Все это было совершенно чуждо, даже враждебно Раисе, так зачем же она послала сейчас мальчишку?
Но есть у вопроса и другая сторона. Она в детстве жила трудно, а Сережа сейчас имеет все. Окружен хорошими вещами. Следует ли на них сваливать вину и говорить: «Ты не ведал лишений и поэтому…» Значит что — назад, к трудностям?! Но это нелепо.
Вероятно, безбедная жизнь имеет свои скрытые резервы нравственного воспитания. И красивая одежда, домашний комфорт, при правильном отношении к ним, — не помеха в формировании
необходимого нам характера, а помощники.Только не создавать кумира из тряпок, цветных телевизоров, не омещаниваться…
…Перед сном Сережа сказал Виталию Андреевичу:
— Ни за что, — он раздельно произнес эти слова, — ни за что не буду пользоваться черным ходом!
— И правильно. Ты должен быть в десять раз честнее нас, в сто раз смелее.
— Но у тебя столько орденов… — Сережа впервые сказал «тебя».
— Дело не только в них… Каждый день быть смелым гораздо сложнее.
— Как это?
— Защищать правду. Везде. Чего бы тебе это ни стоило.
Виталий Андреевич в эту ночь долго не мог заснуть. «Не было ли Рае за материнской спиной легче, чем сейчас?» — с тревогой спрашивал, он себя.
Правда, он старался, в чем только мог, помогать, не признавал деления домашней работы на мужскую и женскую… Да и Сережу настраивал так же. Недавно, когда он предложил мальчику, до прихода мамы, почистить рыбу, Сережа фыркнул:
— Это не мужской труд!
Виталий Андреевич посмотрел иронически:
— Так нам только книжки приключенческие почитывать?..
Сережа не нашел, что ответить.
Нет, Рае надо больше помогать…
Виталия Андреевича очень тревожила потрясающая рассеянность и безалаберность Сережи. Он мог в магазине купить книгу, которая уже была в его домашней библиотеке, собраться пойти в школу в домашних туфлях, часто где-то забывал или терял авторучку, перепутывал расписание, всюду опаздывал. Виталий Андреевич подарил ему блокнот и заставил записывать все, что надо сделать, приучал пользоваться будильником. Как-то, отчаявшись, даже накричал на мальчишку, Сережа нахмурился:
— Терпеть не могу сердитых!
— Но я же хочу тебе добра. Значит, нельзя требовать?
Мальчик смягчился.
— Можно, но не так сердито. — И еще мягче: — Я понимаю — ты хочешь воспитывать… Был бы я тебе безразличен, ты не тратил бы на меня свои нервы…
Чувствуя неловкость от официального обращения «дядя Виталий», Сережа стал называть его «Дяви».
— Дяви, у тебя сегодня плохое настроение!
— Да…
— Почему?
Виталий Андреевич открыл дверь в его комнату:
— Посмотри!
На постели валялся глобус, одежда внавал лежала на стуле, стол походил на филиал слесарной мастерской, с той только разницей, что тиски соседствовали с учебником истории, а вылепленный из пластилина марсианин взобрался на рашпиль.
— Подумаешь, большое дело, — дернул плечом Сережа.
— Может, мне убрать за тебя?
Брови у Сережи страдальчески сдвинулись:
— Несчастье на мою голову!
Он все убрал честь по чести.
Первое время Сережа старался лавировать между матерью и отчимом, выискивая те щели неодинаковых требований, — что могли бы облегчить ему жизнь.
— Мам, Дяви сказал… но я…
— Ну, раз он сказал…
— Дяви, мама почему-то запретила, но я…
— Ну, раз она запретила…
Тогда он бросал Виталию Андреевичу с досадой:
— Не пойму, кто из вас главный!
Виталий Андреевич улыбался:
— Оба главные.
Глаза мальчишки сверкали лукаво.
— Но ты выполняешь все, что говорит мама, — сожалея, чуть ли не сочувственно произносил он. — Значит, властвуешь, но не управляешь.
Ах ты же, хитрюга!
— У настоящего мужчины в доме должен быть патриархат! — невиннейшим голосом продолжал он.