Путь к славе, или Разговоры с Манном

Я не оказал сопротивления. Страх как будто парализовал меня.

Парень небрежно взглянул на карточку и сказал:

— Тут сказано, ему можно находиться на улице после комендантского часа.

— А ты что — какой-то особенный черномазый? Может, ты черномазый Иисус?

Слово «черномазый» срывалось у них с языка так же легко и просто, как злость. И с той же легкостью, с какой они выговаривали это слово, другое слово вдруг стало слетать с моего языка:

— Сэр? Нет, сэр. Во мне нет ничего особенного, сэр. Я работаю в одном…

— Полезай в машину.

За много миль отсюда раздался гудок поезда. Это я помню. Я ясно помню этот гудок поезда, раздавшийся в ту секунду.

— Да я… Может, я лучше пойду обра…

— А ну, парень, живо полезай в машину. Мы тебя довезем куда нужно.

Третий — тот, что сидел сзади, — толкнул дверцу. Она распахнулась настежь, собираясь проглотить меня целиком.

Я не был идиотом.

Я не был таким идиотом, чтобы не понимать, что, если я залезу в эту машину, ничего хорошего мне не светит.

Я не был идиотом.

Я не был таким идиотом, чтобы не понимать, что пуститься наутек — ничуть не лучше. Если я побегу — за мной погонятся. Если погонятся, то поймают. Если поймают, то… Их трое. Я один.

Я не был идиотом.

Я залез в машину.

Залезая, я подумал — а что мне еще оставалось? — что, может, эти трое и впрямь отвезут меня куда нужно — в Майами, в гостиницу «Мэдисон», в номер с насекомыми, убегавшими от холодных капель из подтекающих труб, — в этот самый прекрасный номер, в каком мне когда-либо доводилось останавливаться.

Конечно. Туда, наверное, они меня и отвезут.

— Закрой дверь, парень, слышишь!

Я закрыл дверь машины. Меня сразу обдало запахами алкоголя и пота. От этих троих разило спиртным: они с каждым выдохом испускали вонь от выпитого в огромном количестве дешевого пива, сильно ударяющего в голову. Потом несло от нас всех. Южане потели от предвкушения. Я — от страха.

Некоторое время мы ехали. Не знаю, куда мы ехали: я только понимал, что не в город и не к пляжу. Кругом была темнота — сквозь нее пробивался только слабый свет фар, лишь обнаруживавший запустение впереди, и редкие вспышки фонарей на пригородных улицах. В свете этих вспышек я и рассмотрел своих попутчиков. Все — коротко стрижены, водитель — светловолосый. Шея у него была усеяна рубцами от угрей, которые уходили под воротник рубашки. И с ухом у него было что-то не так: край был как будто изжеван и порван, будто у собачонки, покусанной в драке.

Пассажир был красным — красная кожа, рыжие волосы.

Номер третий — тот, что сидел рядом со мной, — был худым. Почти как щепка. Если не считать бочкообразного брюха, вываливавшегося из-под клетчатой рубашки, которую он расстегнул — видимо, чтобы удобнее было созерцать чудо его худобы-толщины.

Этот тип, тощий толстяк, оглядел мою одежку, отхлебнул из банки со «шлицем» и спросил:

— А чего это ты так вырядился?

— Я же объяснил.

— Ни черта ты не говорил, черномазый!

Похоже, слово «черномазый» служило у них стандартной концовкой каждого предложения.

Машина забарахлила. Мотор стал издавать какие-то странные звуки. Нехорошие. У меня никогда не было собственной машины, но я догадался, что, наверное, масло не меняли дольше, чем следует, а то, чему это масло служило смазкой, высыхало и скрежетало. У меня вылетел истерический смешок, который я замаскировал под икоту. Я все думал о машине этого южанина. Меня все это забавляло. Я снова икнул.

Я сказал:

— Я работаю в городе.

Еще глоток пива.

— И что это ты в таком прикиде делаешь?

— …Я — артист.

Смех и свист в исполнении южан.

— Артист? Так ты — звезда, парень? — спросил кто-то из них. Я не понял, кто именно. У них у всех было одинаково неграмотное бормотание с одинаковой растяжечкой.

— Значит, ты как тот ниггер-жид, — да, парень? — Тощий толстяк снова присосался к пиву. Еще больше опьянел от выпитого. Еще больше опьянел от ненависти. — Ты точно как тот ниггер-жид. Думаешь, ты такой особенный. Думаешь, ты такой из себя… — Конец фразы он утопил в пиве и злобно на меня посмотрел.

Кто-то спереди:

— Может, он нас развлечет.

— Могу помочь вам с билетами на шоу…

— Ага. Он должен нас развлечь, — сказал тощий толстяк. Сказал так тихо, так спокойно. Сказал это так, как будто берег силы для чего-то другого, помимо разговоров. И повторил: — Ага, он нас будет развлекать. Правда, парень?

Покрышка ударилась в его мягкое плечо.

От крыла машины со свистом отскочил гравий.

Я подпрыгнул.

Тот, что сидел рядом со мной, усмехнулся.

Водитель направлялся в сторону бензоколонки. Там темно, все заперто. Машина остановилась. Южане один за другим вышли из машины. Я оставался сидеть внутри — точь-в-точь как смертник, который не хочет выходить из камеры, потому что камера куда лучше, чем то, что его ждет.

Один из южан — кажется, водитель — сказал:

— Пойдем-ка, малый. — Он хлопнул в ладоши — как хозяин, подзывающий свою собаку. — Давай-ка, развлеки нас.

Я потихоньку продвинулся к двери. Потихоньку выбрался из машины. Вот и все.

— Ступай туда, на свет. — Раскрасневшийся южанин указывал мне на стену гаража, где плясал свет от автомобильных фар. — Ступай.

Заплетающиеся ноги понесли меня на свет. Этот свет ослепил меня, а от моих недругов оставил лишь силуэты.

Один из силуэтов:

— Покажи-ка нам, как ты танцуешь.

Их руки-тени взметнулись ко ртам и снова упали. Подлили еще пива в свой огонь.

— Я не… Я комик. Я не танцую, я рассказываю…

— Не надо мне твоих паршивых ниггерских шуток. Ну, давай-ка, покажи нам, как ты танцуешь.

Я затанцевал.

Ни малейшей паузы, ни секунды бездействия, которую можно было бы истолковать как неповиновение. Поднял одну ногу, потом другую. Немного пошаркал. Мелкие движения. Крошечные шажки. Отцовский ремень, валивший меня на пол, никогда не доводил меня до такой полной деградации. Мне было плевать. Мне было плевать, что трое южан стоят, смеются и показывают на меня пальцами, а я унижаюсь перед ними. Я думал только о том, что мне нужно пережить эту ночь и остаться в живых. Поэтому я танцевал.

Но мое жалкое самоуничиженье лишь распалило их. Какая уж тут забава — прибить того, кто как будто мечтает быть прибитым?

— Что это за дрянь? — подала голос одна из теней. — Что этот хренов черномазый тут воображает…

— Черномазый слишком горд, чтоб танцевать, — отозвалась другая тень.

— Нет, сэр. Я… Я не слишком го…

Их ругань сейчас, как никогда, была далека от какой-либо логики. Им нужна была любая зацепка, любой предлог, чтобы выплескивать свою ненависть, сквернословить и вести свою прелюдию, за которой должен был последовать оргазм насилия.