Путь к славе, или Разговоры с Манном

— Нет.

— Тогда о какой карьере вы мечтаете? — спросил Чет. — Чего вы хотите?

Чего я хочу? Что ж. Того же, чего хотел всегда. Денег, славы. Уважения. А если кто-то помешает мне получить все это? Тогда я хотел, как Синатра, давить всех, кто встанет на моем пути.

Как это все заполучить?

— Салливана, — ответил я. — Я хочу выступить в шоу Салливана.

И вот что я вам скажу: если я думал, что тут небеса разверзнутся и эти четверо разразятся насмешками, услышав о моих великих планах, то я ошибся. Они просто сидели как сидели и лишь кивнули — так, будто я попросил пластинку «Риглиз».

Чет поинтересовался:

— А еще?

Я только моргнул.

— Ну, я имею в виду — еще какие-нибудь телепередачи, может быть, собственное шоу, роли в кино…

— Не знаю. Я никогда не…

— Вы никогда не обсуждали это с Сидом? — спросил Хауи. — Никогда не разрабатывали вместе долгосрочные планы?

— Я полагал… Я думал — ну, если только я попаду к Салливану…

Снова тишина. Будто немые жалобы опять пронеслись по комнате. И молчание агентов как бы говорило: «Ах, Джеки, бедный ты, глупый мальчишка».

Эйб:

— «Шоу Эда Салливана» — вещь хорошая. Очень хорошая. Говоря начистоту, для такого артиста, как вы, шоу Салливана — это как раз то, что надо. Но вам следует смотреть на эту передачу не как на самоцель и предел мечтаний, а лишь как на начало своего дальнейшего восхождения.

И опять четвертый агент закивал и задакал. Единодушная поддержка, как на баптистском собрании.

Чет:

— А можно полюбопытствовать: почему вы еще не выступали у Салливана? Прослушивания неудачно проходили?

— Меня не прослушивали.

— Даже не прослушивали? — переспросил Чет с выражением шока и недоверия.

— Сид хотел убедиться, что я готов к этому. Он говорил: я должен быть готов перед тем, как меня будут прослушивать.

— Ну куда уж там дальше готовиться — вы же выступали на разогреве у «Крысиной Стаи»?

Я нервно прыснул:

— На самом деле Фрэнк не любит это назва…

— У «Крысиной Стаи» в «Сэндз», — внес поправку Хауи.

Как я сразу и догадался, эти парни оказались скользкими.

Говорили, что не собираются очернять Сида. Свое слово они сдержали. Зато так повели разговор, что я сам каждой своей фразой очернял его.

Эйб — Чету:

— Ты разве не знаешь Боба Пречта?

Эйб — мне:

— Боб — это продюсер Салливана.

Чет:

— Знаю, конечно. Я его почти каждую неделю вижу в «Сарди». Кажется, он мне кое-чем обязан.

Эйб поглядел на меня, поднял руки ладонями кверху, как бы говоря: дескать, вот оно, на блюдечке.

Да. На блюдечке. Салливан. Салливан — и все, что за ним должно было последовать. Салливан сидел и поджидал меня. Мне нужно было лишь руку за ним протянуть.

Что мне и оставалось сделать.

Но я не мог.

Каждое слово, которое произносили эти люди, взывало напрямую к тем амбициям, что управляли мною последние лет пять. Картина, которую они мне нарисовали, представлялась ясной и сверкающей на солнце, как гладь озера Миннесота. К тому, что они предлагали — дать мне как раз то, чего я больше всего хотел, — оставалось лишь протянуть руку. Но как раз этого я и не мог позволить себе. На моем пути стоял Сид. Я не мог вот так взять и предать забвению все то, что он для меня сделал, ради каких-то парней, которые умели ловко ворочать языками.

Но всей моей верности Сиду хватало только на то, чтобы выговорить:

— Что ж, мне нужно подумать.

— Не торопитесь, — согласился Эйб. Согласился, как будто ему и в самом деле было безразлично, какое решение я приму. — Мы лишь хотим, чтобы вы в любом случае комфортно себя чувствовали.

Не это я надеялся услышать. Мне-то хотелось, чтобы меня еще попытались уломать, уговорить и убедить, чтобы мне помогли преодолеть ту преграду, что стояла между преданностью и нетерпением. Но вместо этого я услышал «спасибо», «всего наилучшего» и «будем держать связь». Я побрел к лифту, спустился в вестибюль и вышел на улицу, навстречу калифорнийскому солнечному свету, и вернулся к той жизни, какую знал.

* * *

— Что случилось, Джеки?

Я только услышал голос Тамми, пусть по телефону, — и все безумие моей жизни тотчас показалось менее безумным. Ее голос словно обладал материальностью, само прикосновение которой способно было меня успокоить.

Она снова спросила:

— Что случилось?

— Да я сегодня тут с агентами встречался. С ребятами из «Уильяма Морриса».

— Ты уходишь от Сида? — Она не обвиняла меня. Не осуждала. Просто спросила.

— Нет. Нет, я не могу так поступить. Он столько для меня сделал, всегда был со мной рядом, — нет, я не могу просто взять и порвать с ним. Наверно, я никогда не смогу этого сделать. — Я помедлил. — Но иногда я гляжу, куда меня завела жизнь: вот я хорошо выступил в таком-то клубе, вот меня познакомили с таким-то типом, который представляет меня такой-то звезде, которая пристраивает меня туда-то… Насколько все это — заслуга Сида, а насколько — просто удача? Если же я завишу только от удачи, то что случится, когда удача от меня отвернется?

— Тогда, может быть, тебе лучше оставить Сида и подписать договор с ребятами из «Морриса».

Я не ожидал услышать такое. Во всяком случае, не от Тамми.

— Или так — или ты будешь всю оставшуюся жизнь держать зуб на Сида, считая, что он тебе не дает развернуться, — а это тоже нехорошо.

— Да я никогда… Да что я…

— Просто скажи ему правду. Пусть ему будет больно, но такой человек, как Сид, никогда не возненавидит тебя за правду.

Она была как скала. В моем мире, где все смешалось, спуталось, как какой-то несуразный клубок, Тамми была как… Я рухнул на кровать. Поглядел затуманенными от слез глазами на тумбочку: коробка. Коробка с колечком, которое должно было красоваться на пальце у Тамми. Я всегда брал его с собой. Почему же…

Потому что.

Потому что однажды я преодолею себя, сяду на самолет или на поезд, а если надо, и пешком пойду, но доберусь до Тамми. Я надену ей на палец это кольцо. И назову своей навеки.

Тамми, по телефону:

— Так легче, Джеки. Говорить правду всегда легче.

Правду. Мне захотелось сказать Тамми правду. Прямо сейчас, по телефону, мне захотелось сказать: «Я был с другой женщиной. С очень красивой, очаровательной женщиной. Я был с ней, спал с ней, она мне нравилась, но то, что я чувствую к ней, — это совсем не то, что я чувствую к тебе. Понимаешь, Тамми? То, что я чувствую к ней, не имеет ничего общего с тем, что я чувствую к тебе».

А она скажет: «Да, понимаю». А может, повесит трубку, чтобы позвонить снова через год, а может, через день или через десять лет. Но она снова позвонит мне, и мы начнем долгую, медленную работу — будем заново выстраивать наши отношения. А может, она швырнет трубку и никогда больше не захочет разговаривать со мной. Как бы то ни было, вранье закончится. Я уничтожу тот грех, который сотворил сам.

Но такая правда лишь очистит мою совесть, сказал я себе. А вранье не давало мне причинить боль Тамми.