Путь к Софии

Леге не хотел встречаться с ним сегодня, он вообще не хотел встречаться с их друзьями.

— Можешь не торопиться. Он ведь точен, — насмешливо заметил маркиз. — И вообще, знаешь, поднимись-ка к Джузеппине! Мне очень хочется поговорить с тобой относительно наших подданных... У меня здесь сто шестнадцать человек, и некоторые из них с семьями... Я слыхал... впрочем, и ты тоже... Дело-то принимает серьезный оборот, Леандр!

— Да, да. Серьезный, очень серьезный, дружище, — задумчиво проговорил Леге, но продолжить свою мысль не успел — вошел слуга, толстый тосканец Паоло, в потертой ливрее.

— Вас спрашивают, господин маркиз! — по-итальянски сказал он тоном упрека, словно хозяин был виновен в том, что нарушили его покой.

Леге вздрогнул.

— Это Сен-Клер!

— Выражайся точнее, Паоло! Кто спрашивает, англичанин? — проворчал Позитано, водворяя на место свой портрет.

— Нет, не англичанин, господин маркиз.

— Тогда кто же, черт побери? Да скажешь ли ты наконец, кто меня спрашивает?

— Какой-то турецкий офицер, господин маркиз.

— Нет, это не Сен-Клер, — пояснил Позитано гостю. — Какой-то турецкий офицер — я его в два счета выпровожу! Правда, время прихода Сен-Клера приближается... Поднимайся, прошу тебя, наверх! — сказал он, выходя из кабинета.

В салоне — не столь большом и довольно простом по сравнению с салоном французского консульства — перед большим портретом Гарибальди, копией фрагмента известной картины, спиной к двери стоял стройный офицер в сильно поношенной зеленоватой шинели. Что-то в его фигуре показалось знакомым Позитано. И если бы его мундир не был таким вытертым и измятым, он, возможно, принял бы его за капитана Амира.

Энергичным шагом Позитано подошел к нему.

— Что вам угодно, эфенди? — спросил он по-французски, сильно сомневаясь, что турок поймет его.

Офицер обернулся. Лицо его было давно не брито. Один глаз покрывала повязка.

Но это же... Позитано не мог поверить.

— Вы?! — воскликнул он.

Это был Андреа Будинов. Сделав усилие, он заставил себя улыбнуться. Но в глубине его глаз читалась тревога и печаль. Взгляд Андреа остановился на слуге.

— Ступай, занимайся своим делом, Паоло! Ты что, никогда не видел турка? Это мой старый знакомый...

Слуга вышел.

— Вы в таком мундире? Остроумно! — продолжал Позитано.

— Это не моя заслуга. Я просто последовал примеру брата.

Андреа снял с лица повязку.

— Ее я ношу не ради удовольствия, — сказал он.

— Я так и предполагал, — заметил Позитано и посмотрел на высокие стоячие часы в углу салона.

Без пяти одиннадцать. Нет, Сен-Клер не появится раньше условленного времени — они же помешаны на своей пунктуальности. Он встретился взглядом с Андреа. А не гонятся ли за ним и не пришел ни он сюда, чтобы найти себе убежище? Вот так история! Как быть?

— Так что ж, господин Будинов, то есть господин поручик? У нас есть и турецкое имя? Где вы раздобыли эту одежду? — засыпал он Андреа вопросами, чтобы скрыть свое смущение.

— Если вам потребуется костюм для маскарада, могу дать адрес: у старьевщика, — шутливо сказал Андреа, хотя по всему было видно, что он взволнован. — Вы, конечно, можете меня выдать... — вдруг произнес он резко.

— Ну да, да... разумеется!

— Разумеется?

— Бог мой! Не будьте глупцом, Будинов! Вам нужны деньги?

— Нет, нет...

— Вас надо укрыть?

— Нет!

— Ну, тогда сдаюсь! — развел руками Позитано.

Его охватило чувство облегчения и стыда.

— Тогда говорите скорее! Потому что через несколько минут сюда явится Сен-Клер!

— Сен-Клер? — Губы Андреа искривила злая усмешка, а в глазах вспыхнула такая ярость, что у маркиза невольно вырвалось:

— Только без глупостей, Будинов... По-умному! Говорите, чего вы хотите от меня?

— Помогите одному человеку, консул! Спасите его!

— Вашего отца? По-моему, он еще не сослан...

— Мой отец... Да, я знаю. Отец мой — мужчина, сударь! Он выдержит!

— Вы относительно мадемуазель Задгорской?

— Я вас умоляю... Во имя всего того, о чем мы с вами говорили… во имя человечности, — с отчаянием в голосе воскликнул Андреа. — Заступитесь за нее... вырвите из рук этих зверей... Вы же их знаете! Знаете!

Он весь дрожал, смотрел ему прямо в глаза и настаивал так, словно пришел не просить, а требовать.

— Это трудно. Очень трудно, молодой человек. И неужели вы полагаете, что я сам не думал об этом? Все так осложнилось... Ведь то, что вы натворили... А вот теперь...

Лицо Андреа стало жестким и злым.

— Скажите прямо, что не хотите! Что боитесь! — Резким движением он снова натянул повязку — Я позабыл, что вы друг Леге... Да, прежде... прежде было бы по-другому! Но теперь вы даже пальцем не пошевельнете... И вообще, прощайте! Прощайте! Выдайте меня Сен-Клеру, это не составит для вас труда!.. Да, да! Вы говорите одно, а делаете совсем другое!

Он кричал безрассудно громко и не слушал Позитано, который его одергивал и убеждал, что сделает все необходимое, и просил, чтобы он умолк и внял тому, что он ему говорит. Но Андреа, не слушая его, разгневанный, направился к выходу. Вдруг он остановился и словно прирос к месту: в дверях кабинета стоял консул Леге, точно так же ошеломленный этой неожиданной встречей.

В эту минуту резко задребезжал звонок парадного входа.

— Сен-Клер, — побледнев, воскликнул Позитано. — Скорее... идите, чтоб он не застал вас здесь! — Он повел Андреа к черному входу. — И послушайте, — продолжал он тихо, когда они вышли во двор. — Послушайте меня хоть сейчас! Я сделаю все, что в моих силах, и даже сверх того. Но я не могу вам гарантировать... сами знаете... А вы берегитесь... действуйте осторожно... Получше укрывайтесь... Дело идет к концу! Говорят, русские перешли через Балканы!

— Это правда? Правда, консул?!

— Пока еще слух, Андреа. Подробности мне не известны...

— Господин консул, молю вас, узнайте хотя бы, где она содержится! Если я буду знать, где она...

— Приходите сюда завтра, Андреа... Или лучше приходите попозже, вечером. Обдумаем все подробно. Выйдите через вот эту калитку.

Когда вошел Сен-Клер, когда хозяин обменялся с ним рукопожатием и они втроем уселись в кабинете, Леге уже не придавал присутствию англичанина никакого значения. Мысли его были целиком заняты Андреа. Он видел его в новом свете, открывшем ему человека, совершенно не похожего на того, каким он себе его представлял. «Да, да, теперь мне становится ясно», — думал он. Но что ему было ясно и что, в сущности, могло быть ясно, Леге у себя не спрашивал. Он утратил способность трезво рассуждать и анализировать, утратил именно то, что он делал всю свою жизнь. Теперь он безвольно отдавался своему чувству, полагаясь только на него. А чувство его говорило ему, что Витторио хороший, что Сен-Клер плохой и что Андреа, которого он только что видел, любит Неду так, как он сам никогда не любил бы... Это его поразило. Но это и раскрыло ему загадку, с которой он сталкивался уже несколько дней. Вот почему она его любит, сказал он себе, и впервые не почувствовал себя оскорбленным и обманутым.