Путь к Софии

— Нет, — продолжал вслух Андреа. — Не завтра. Еще сегодня надо убраться отсюда.

— Ну и ступай ко всем чертям! Переспишь в тюремной камере, только и всего... И брата как раз нет, чтоб тебя выручить!

— Хорошо, что его нет, — сказал Андреа. — И вообще, вы ничего не знаете...

— Ого, мы уже знаем предостаточно.

— Как мог ты опозорить славную девушку, Андреа? — сказала, всхлипывая, мать.

С тех пор как уехали братья, мать не переставала плакать. Андреа жалел ее. Он смотрел на нее и думал: «Мама, мама, если бы ты знала, что я скажу сейчас, что я должен вам сказать...» Но вместо того, что он собирался сказать, он услышал вдруг свой дрогнувший голос:

— Это совсем другое, мама... Это не то, о чем ты думаешь. Мы любим друг друга.

Мать подняла голову. И, пораженная, уставилась на него. Что было у нее в глазах — недоверие или радость?

— Но ведь она помолвлена, Андреа, — проговорила она с надеждой.

— Знаю. Но это уже не имеет никакого значения. Значение имеет другое.

— Другое. Слышали уже это, — грубо вмешался отец. — Весь квартал слышал!

Андреа поглядел в окно. Никого возле дома соседей уже не было.

«Вот как совершаются предательства, — думал он. — Но предатель ли ее брат или же он всегда принадлежал к другому миру?» Ему хотелось его ненавидеть, он должен был его презирать, и он его ненавидел, он его презирал, но как-то отстраненно, безразлично. Усталость и печаль овладели его разумом, его мыслями.

— Я в самом деле уйду, — рассуждал он вслух. — И уйду немедленно. Через час, возможно, уже будет поздно, через час сюда придут жандармы.

— Жандармы? Сюда? Из-за такого дела?

— Задгорские узнали про Косту и Климента, отец. А сейчас донесут и на меня.

— Да что ты такое говоришь? Как узнали?

— Откуда узнали?

— Уж не ты ли сам проболтался этой, своей...

Отец, мать, Женда в ужасе кинулись к нему.

— Не говорите глупости!

Андреа вздрогнул и нахмурился. Казалось, он пробуждался от сна. И вдруг вспыхнул, прикрикнул на них:

— И не смейте называть ее так... И вообще, чтоб вы знали, я женюсь на ней!

— Ха-ха! Так они и откажутся от своего консула и отдадут ее за тебя! — насмешливо проворчал Слави. Но вдруг до него дошло что именно имел в виду Андреа, говоря о братьях, подошел к нему и глухо спросил: — Что им известно при Климента и Косту?

— Этот старый хрыч хаджи Мина встретил их в Богрове, когда они ехали к горам. Видно, поэтому они и не возвращаются.

— Ох, лучше б они там остались! — всхлипнула мать.

— И вообще наши соседи многое знают, — со все нарастающим озлоблением продолжал Андреа. — Вот сейчас видели, этот блюдолиз ушел... Догадываетесь, куда?!

— Значит, ты уверен в этом?

— Я это знаю от нее, отец.

— От их дочери?

— Да, от Неды. Она меня вызвала, чтобы предупредить. Она и прежде те сведения о Сулеймане передала.

И тут все сразу переменилось. Все стало совсем по-иному, как даже и не предполагал Андреа. Кляня на чем свет стоит и Радоя, и его сына, и войну, перепуганный Слави торопил Андреа, просил не мешкать. Дал ему денег, приказал женщинам поскорее приготовить для него теплую одежду и еду, уговаривал его сразу же бежать к русским, потому что, говорил он, ему хорошо ведомы эти клятые османы, он уже хлебнул от них немало лиха...

— Поскорее, торопись, сынок! — повторял он и уже сам больше задерживал сборы, чем помогал им.

«Ну, я уйду, доберусь как-нибудь до русских — мне ведь сделать это легче, а как же она? — думал Андреа. — Что станет с нею? А если ее все же вынудят выйти замуж за француза? Она сказала мне, что теперь уже ничего не боится. Что расстроит помолвку. И что теперь вообще все будет по-другому. Да и консул, если он порядочный человек, после такого скандала сам должен отказаться от нее», — рассуждал он, раздираемый болью и страхом.

Он вынул из тайничка в своей комнате револьвер, хранившийся с комитетских времен, рассовал по карманам патроны, положил в сумку с вещами русский словарь брата и истрепанный томик стихов, с которым ему не хотелось расставаться. Взять карту? Нет, не стоит, он достаточно хорошо изучил местность... Ах, если б у него был какой-нибудь портретик Неды или же хоть какая-нибудь подаренная ею вещица! Но как только он подумал о Неде, сразу же все, что произошло, снова молнией пронеслось в его мозгу, обдало его горячей волной, заставило вздрогнуть. Он кинулся к окну и прильнул к стеклу лбом. Но дом Задгорских был погружен в темноту. В своей ли она комнате или же ее заперли где-нибудь внизу? «Люби меня... Люби, как я люблю тебя!» — беззвучно твердил он, весь отдавшись нахлынувшему на него чувству, пока кто-то не коснулся его плеча. Он обернулся.

Это была мать.

— Торопись, Андреа. Время летит, сынок... Ох, как все это тяжко.

Она опустила голову ему на плечо и заплакала.

Он сказал ей, чтоб она не горевала, что скоро они с Климентом и Костой вернутся и что тогда для всех них действительно начнется новая жизнь. Он говорил и не чувствовал, что и из его глаз текут слезы. Потом он попросил ее присматривать за Недой; он доверил матери свои чувства, потому что ему казалось, что мать одобряет его выбор.

— Ну что же вы мешкаете, о чем разговор ведете? — прервал его отец, стоявший на пороге. — Да ты что, жена, хочешь, чтоб его тут сейчас жандармы сцапали?

Слова его испугали мать. Она поцеловала Андреа, перекрестила его. А он, такой всегда непокорный, такой сорвиголова, не признающий ничего на свете, как все о нем говорили, обнимался с Жендой, с сонным Славейко, с отцом, всхлипывал так же, как они, охваченный мрачными предчувствиями, утирал смущенно слезы.

— Ну все! А то вы меня словно на войну провожаете! — сказал он, пытаясь улыбнуться. — Вот и я с вами слезу пустил. Ну, прощайте, отец, мама... прощайте!..

— Прости нас, сынок, — сказал отец и поцеловал его в лоб. — В добрый путь, Андреа. Дай господь нам свидеться. А что было, то, значит, должно было быть.

Андреа перекинул через плечо сумку, отворил ворота, внимательно оглядел площадь и вышел. «А что было, то, значит, должно было быть, — повторил он с каким-то новым, не знакомым ему прежде чувством облегчения. — Подумать только, а ведь это мне так отец сказал!» Он поглядел на темное окошко Неды и, словно боясь самого себя, торопливо зашагал по той же самой дороге, по которой когда-то к ним пришел его комитетский товарищ Дяко.

***

Пока Андреа добирался до окружавшего город рва, мысли в его разгоряченном мозгу все время вертелись вокруг только что пережитого. Он припоминал в их последовательности детали происшедшего, восстанавливал в памяти от начала до конца сцену у колодца во всех ее подробностях, неистовые крики Радоя и его сына, их ожесточение, смысл которого сейчас ему казался вполне понятным. Лишь когда он спустился по заснеженному обрыву на черное, обледеневшее дно рва, а затем вскарабкался с неожиданной для самого себя ловкостью по его противоположному склону, он вдруг понял, куда направляется и что его ждет впереди. Пораженный, он даже остановился: наконец-то он отправился туда, где ему давно уже надлежало быть.

Андреа выбрался на разбитую колесами подмерзшую дорогу. Ветер усилился, он поднимал снежные вихри и залеплял глаза. Андреа трудно было определить направление. Успеет ли он добраться затемно до укреплений в Банишоре, чтоб свернуть на восток? Который теперь может быть час? Он вытащил часы, попытался узнать время, но ничего не мог разглядеть.

Филипп Задгорский уже, видно, сделал свое черное дело, и жандармы, наверное, перетрясли весь дом. Как это я не догадался послать маму и Женду к Филаретовой? Как только подумаю, что могут натворить эти дикари... И во всем виноват Филипп — в душе Андреа снова поднялось озлобление. Ее брат! Надо было сразу же пойти следом за ним. Одна пуля, и он расплатился бы за все! Но теперь уже поздно. Поздно, это ясно! «Но что, если у нас действительно случилось уже такое несчастье... И почему поздно? Ведь я их знаю! Ленивый народ! Кто из них поднимется ночью с постели? И даже когда идут на худое дело, и то не спешат. Вернусь!» — решил вдруг он и, не колеблясь больше, свернул с дороги на виноградники и вскоре увяз в мягком снегу. Он понял, что уже не сможет найти то место, где перебирался через ров. Он его и не искал. Со злобным безрассудством, целиком доверившись инстинкту и слепой удаче, он ринулся обратно. Оказавшись снова по ту сторону рва, Андреа сразу же кинулся бежать — город он знал хорошо. Задыхаясь, в распахнутой одежде, он мчался по пустым белым улицам, не думая ни о патруле, ни об ищейках, на которых мог каждую минуту нарваться.