Путь к Софии

С трудом переводя дыхание, шатаясь от усталости, пробежал он последние двести шагов до Куру-чешмы. Оказавшись наконец там, он увидел, что опоздал. Перед воротами их дома стояли конные жандармы. Целый взвод. И, видно, уже долго. Лошади нетерпеливо били копытами по булыжной мостовой. Слышались голоса, смех. Кого-то ждали.

«Что же теперь делать? Ведь их так много... А что будет, когда они убедятся, что меня нет там... Не верю, нет, не верю, что они настолько подлы», — успокаивал он себя и, крадучись, все ближе подходил к дому, но хоронясь, чтобы не быть обнаруженным.

Кто-то вышел из широко распахнутых ворот. Их офицер. Следом за ним... нет, он не хотел верить своим глазам. Он подошел еще ближе, прильнул к стволу большого платана, впился глазами... Он и в мыслях не мог даже представить себе этого. Но чего они хотят от старого человека?.. Растерянный, испуганный Андреа беспомощно глядел, как уводят его отца.

Долго он стоял так не шевелясь, пока с их двора не донеслись громкие рыдания и с грохотом не захлопнулись ворота. «Что там еще произошло? Что там еще произошло? — повторял он, словно того, что он уже видел, было мало. — Надо идти к ним! — Но он как будто окаменел. Как он посмотрит им в глаза? Как скажет: “Я был улице, видел, как уводили отца”. — Теперь они все из-за меня страдают. И отец попал в темницу из-за меня, — с отчаянием и злобой подумал Андреа. И вдруг безо всякой видимой связи его озлобление перебросилось на Неду. Ведь все это принесла их любовь. — А причем тут Неда?» — тотчас же опомнился он.

Но тут Куру-чешма снова огласилась цоканьем копыт. Возвращаются! Он хотел было перебежать от кофейни хаджи Данчо в самых темный угол площади, но увидел, как из боковой улицы выехал фаэтон с флажком английской военной миссии и в нем сидел Филипп Задгорский, а чуть поодаль за фаэтоном следовали двое конных османов.

От ярости и отвращения Андреа позабыл об осторожности. Он сделал еще несколько шагов, подождал, пока фаэтон остановится у дома Задгорских, вытащил револьвер, прицелился и выстрелил. Раздался крик. Конь взвился, встал на дыбы. Андреа выстрелил второй раз, третий. Раздались ответные выстрелы. Он вдруг опомнился. Страх пронизал его, он повернул обратно и побежал. Вдогонку ему неслись крики и цоканье копыт.

Он бежал изо всех сил, он никогда и не думал, что способен так бегать. Искал улочку, чтобы шмыгнуть в нее, дом, чтобы укрыться, двор, чтобы перебежать через него, оказаться подальше от преследований. А между тем уже почти рассвело. Вдогонку ему неслись крики. Он слышал зловещий лай псов. Казалось, за ним гонятся по пятам, а он никого не видел. Куда? Куда скрыться? Он добрался до гетто и бежал под его брезентовыми навесами, отяжелевшими от снега, по смрадным лабиринтам, которых прежде так старательно избегал. Стороной обошел одну синагогу, потом вторую, перебрался через изъеденную временем каменную ограду старого караван-сарая и свалился в изнеможении. Отдышавшись, он огляделся и понял, что находится на улочке, куда выходит задний двор шантана. К Мериам! В эту минуту только она может спрятать его. Он поднялся, пошатнулся и снова упал. Тогда он пополз... Туда, туда, к ней, у нее он укроется до вечера. Постепенно к нему вернулись силы, и он поднялся. Перебрался через развалины сгоревшей части здания. Бросил снежком в маленькое окошко наверху, и, когда в тусклом свете раннего утра показалась голова сонной Мериам, он, сложив воронкой ладони, поднес их к губам и крикнул по-французски:

— Открой! это я!

Глава 10

Тропа от которой зависела не только жизнь Климента и Косты, но и «многое другое», была найдена на следующий день. А еще через день генерал Гурко самолично отправился посмотреть ее.

Итак, оба брата уже были свободны и могли вернуться домой, но вопреки своему желанию продолжали оставаться в русском лагере. Причина была не в Косте — нога его зажила. Их пугало то, что они столь продолжительное время отсутствовали. Четыре дня. Пока они доберутся туда, будет пять. Не покажется ли это там подозрительным? Не забыли они и о своей встрече с хаджи Миной.

Когда Климент поделился своими опасениями с Гурко, генерал, взяв его запросто под руку, подвел к висевшей на стене большой карте и сказал с едва сдерживаемым волнением:

— Потерпите, Климентий Славич, потерпите еще день-другой. Может, мы с вами вместе войдем в Софию!

— Ваше превосходительство! — воскликнул Климент.

— Непременно, — произнес он задумчиво. — Ведь я не забыл о сведениях, которые вы нам доставили. Они подтвердились. Но сколько трудностей нам предстоит! Всяческих, всяческих, — продолжал он, и, хотя взгляд его остановился на изображенных на карте горах, Климент чувствовал, что внутренним взором своим он уже ушел куда-то далеко-далеко.

***

— Ну да, конечно, я ожидал увидеть именно тебя! Уже второй раз мне говорят, что объявился какой-то болгарин, врач... Ну, здравствуй! Здравствуй, Климентий Славич! — вылезая из желтой военной брички, кричал, размахивая длинными руками, сутулый молодой человек с бородкой, в офицерской шинели.

— Это вы... ты!.. Аркадий! Голубчик! — растерянно пробормотал Климент, узнав старого приятеля.

Они крепко обнялись и расцеловались. Это не удивило солдат, стоявших рядом. На улицах городка часто происходили неожиданные встречи. Люди заключали друг друга в объятия, обрадованные тем, что они живы и что видятся снова за тысячи верст от родины. Не удивляло это уже и местных болгар, людей сдержанных в проявлении своих чувств, хотя такие сцены казались им вначале странными.

— Ну, рассказывай, рассказывай! Что там? Ты в самом деле из Софии?

— Ты меня огорошил, доктор Бакулин! Настоящий допрос учиняешь. Погоди-ка, да не перешел ли ты на работу в разведку?

— Верно! Точнее, разведка подкидывает мне работенку, — расхохотался Бакулин, блеснув белыми зубами.

— Не понимаю, дружище.

— Да тут и понимать нечего. Просто полковник Сердюк, так сказать, мой пациент. Очень милый человек, не правда ли?

— Очень милый, — подтвердил Климент, и по спине его пробежали мурашки.

— Впрочем, тебя поминали и другие. Я знаю там всех.

«Там» означало штаб, и Климент так это и понял.

— Теперь там все страдают от диспепсии, — продолжал Бакулин. — Это стало уже модой. А меня почему-то произвели и специалисты по этой части, и я теперь тоже в моде! А вообще я здесь с Красным Крестом. Мы недалеко, верстах в двух от города... Да ты лучше расскажи, как перемахнул через Балканы. Рассказывай! Или вот что, давай полезай сюда, я отвезу тебя к нашим.

— Но я должен вернуться во Врачеш!

— Да пошли ты его к дьяволу, этот Врачеш!..

— Извини, не могу. Меня там ждет брат!

— Но не убежит же твой брат! Поехали, поехали! Поговорим, выпьем. И увидишь — знаешь кого? Карла Густавовича!

— Папашу?!

— Да, нашего Папашу. И Григоревич с нами, помнишь, со старшего курса? Все старые друзья!.. Хотя, впрочем, вы, кажется, недолюбливали друг друга?

— Теперь я всех вас люблю, Аркадий! И как же мне вас не любить — друзья, братья, пришли к нам...

— Ну, садись же, Климентий! — тащил его Бакулин, он тоже расчувствовался от воспоминаний. — Да, я забыл тебе сказать, с нами Ксеничка! Ты помнишь Ксению?

— Бенецкую? — переспросил удивленно Климент, усаживаясь в бричке.

— Да, наша Ксения Михайловна, братец, теперь высоко взлетела! Такова жизнь! — философски заметил Бакулин, увидев, что приятель насмешливо поджал губы.

— А что Олег? Он не с вами?

Олег был их другом, и для Климента его имя всегда было связано с именем Ксении.

— Олег где-то под Бухарестом. С армейским госпиталем.

— Пишет?

— Прежде писал. И вообще... Поехали, Степан, погоняй! — крикнул Бакулин белобрысому солдатику-ездовому. — Ну, теперь рассказывай ты, и все по порядку!