Путь к звёздам

Но тут-то какая психология может быть?! Не знаю...

...Да мы, собственно, и правда не догадались. Его ночью привезли. Я как раз проснулся - от сна проснулся. Опять взрыв - и мои руки на скорострелке. Дёргаются, правая давит на рычаг - надавит-отпустит, надавит-отпустит. Пушка стреляет - короткими. А я сижу метра за три от пушки и хохочу, потому что смешно и глупо, как в дурацком доисторическом мультике.

А потом до меня доходит, что это мои руки висят на пушке.

Я на этом месте всегда просыпаюсь. И хорошо. Да и реже мне эти сны стали сниться, намного реже. Хорошо если раз в неделю - то есть, плохо. Но хорошо, что раз в неделю, а не каждую ночь, как сначала. И не снится дальше, как я ползаю на спине, как червяк, по дымящемуся капониру, толкаюсь ногами, переваливаюсь через трупы остального расчёта, катаюсь по гильзам и бетонной крошке, и боль такая, что даже сознание потерять не получается... и кричу в мутное, огненное от взрывов, небо: "Умеретьумеретьумереть!" Мыслей нет. Только боль и этот крик.

Это всё я просто помню. Наверное, уже никогда не смогу забыть. Но во сне - во сне не вижу...

...Ну так вот. Я проснулся, когда новенького клали на Мишкину койку. Он был вроде бы наших с Тодди лет, 13-14, рыжий. Вялый, хотя и не без сознания. Весь в ортопедическом биокорсете-массажёре. Уложили его, подключили разные штуки - ну и всё. Я, когда вышли все, его окликнул потихоньку - но бесполезно. А второй раз окликать не стал - может, не хочет говорить или не получается. Или разной фигнёй обкололи...

...А заговорил он через день. Утром. Так-то днём он молчал, лежал - то с закрытыми глазами, то с открытыми. На нас не смотрел, а мы к нему не приставали, потому что видели: глаза (зелёные очень) у него больные - больные глаза сразу отличить можно, они как будто в себя смотрят, а не вокруг. Ну да и понятно - у него, кажется, было то же, что и у Тодди, даже хуже: во всяком случае - до горла этот корсет. От самых кончиков пальцев на ногах. Мы с ним заговаривали, но бесполезно опять же, даже Франтик его не расшевелил. Ну и оставили его в покое.

А утром, после завтрака, он, наверное, опять уснул. Покормили его какой-то кашей (полезной, ясен перец, вся из минералов и витаминов - жрать невозможно, по себе знаю...) Задремал. И, ясное дело, во сне увидел то, что мы все иногда видим, ну и заорал во всю дурь. И сам проснулся от своего вопля.

А на каком языке он заорал - это мы тоже сразу сообразил. "Маам, з'овва миз!" [5] . Кто хоть раз слышал, как они орут "фордан, фордан!" [6]– не спутает их голоса уже ни с чем и никогда... Помню, Франтик - я ему как раз читал книжку, сказку про приключения мальчишки Альки, старинного какого-то писателя книжку, детскую, но интересную, смешную такую - только ойкнул и назад подался и кувикнул: "Это что?!". Я - просто обалдел, даже стило на пол выплюнул. Рефлекторно. А Тодди...

5

Мамочка, спаси меня! (сторк.)

6

Что-то вроде "побеждаем, победа, победим!" - один из боевых кличей сторков.

...У меня к сторкам личного счёт нет. Мои счёты - к дайрисам, хотя - какие там к ним счёты, их и ненавидеть по-людски не получается. Булыжники они и есть булыжники... А вот Тодди - при нём даже просто слово это, "сторк", говорить не надо. Он белеет весь. А глаза такие становятся, что мне нехорошо делается. А я всякое повидал.

Что там у него со сторками было - я не знаю. По ночам хорошо о приятных вещах говорить, а не о таком. Мы и говорили по ночам. О разном. Но не о своих счётах.

И вот теперь смотрите. От кровати Тодди до кровати этого сторка было метра три.

Ну, где-то так. Не больше. Метра три.

Я понял, что дело кончится плохо, ещё когда Тодди не взбесился, не начал орать или требовать убрать этого парня. Нет. Я понял, что - плохо дело, когда он начал говорить.

– Эй, гад, - окликнул сторка Тодди. На локти оперся, шею вывернул и так - с улыбочкой...
– Слышишь, гад? Чего, гад, молчишь?..

...В общем - он так и завёлся и не умолкал. И так и сяк склонял этого "гада". Час, два, три... И если бы кричал или что - нет, голос такой нудный, тягучий, ровный. Гад, гада, гадом, гаду и там по всем падежам, короче. Гад, ты есть не хочешь? Гад, а тебе очень больно? Гад, а ты почему не сдох? Гад, а у тебя ... и ... целы? Гад, чего молчишь, уже отходишь? Мне уже начало казаться, что Тодди и не молчал никогда. Он даже когда приходил кто-то из персонала - что-то такое про гада себе под нос бубнил и бубнил. Даже когда ел - бубнил. Так про гада и говорил всё время. Франтик сперва спрашивал, что и как, потом - притих. Испуганно так притих. Лежит и молчит, съёжился даже как-то. Сказку дальше слушать не захотел...

А мне - интересно. Интересно, чем всё это кончится. Отстранённый такой интерес, как у какого-то исследователя-учёного. Сторк-то молчит. Тодди говорит, говорит, говорит, бубнит своего "гада" - а сторк молчит. Он не спал, не притворялся спящим - он просто молчал и смотрел в потолок. Неотрывно, кажется, даже не мигал. Я бы решил, что он умер, если бы не огоньки на главном мониторе, мы тут все в них разбираемся хорошо - живой; организм-то у сторков такой же, как у нас... Или подумал бы, что он того - в отключке, если бы не его глаза. Они были живые, эти глаза. И боль в них стала не углублённой, а яркой, горячей...

Видимо, это его молчание и неподвижность как раз и "добили" Тодди в конце концов. Он на какое-то время тоже замолчал - но я и порадоваться этому не успел. Потому что...

– Тодди, не надо!
– закричал вдруг Франтик.
– Тодди, не молчи! Тодди, что ты... Тодди, мне страшно! Тоддииии!

А Тодди не просто замолчал. Да, он совсем не просто замолчал. Он вдруг рывком рук - диким каким-то рывком, разом оборвав все провода и прочее - перевалил себя через край кровати. Упал. Я услышал, как он упал. Но он не просто упал. В смысле, он упал, но лежать - лежать не остался.

Он начал вставать на ноги.

Он вставал, ронял с губ кровь и слюну и смотрел на сторка. Смотрел так, что, будь перед ним стена - она бы взорвалась. Рассыпалась бы она. Расплавилась. Или убежала бы нахрен куда подальше со страху. И встал-таки. Встал, в правой руке держа свой дарёный тул с выщелкнутым основным лезвием.

А Франтик уже просто визжал.

А сторк смотрел. Глазами, в которых не было ни капельки страха, но зато было столько тоски, что, казалось, она выливается из этих глаз и растекается по палате, по госпиталю, по всей планете, и всё тонет в ней, всё в ней тонет...