Путь летчика

«Кто окажется прав, - промелькнуло в мыслях, - мои оппоненты, уверявшие, что на полюсе сесть невозможно, или я?»

Еще несколько мгновений, и этот вопрос будет решен.

Я делаю круг, выбирая подходящую льдину. Самолет продолжает снижаться. Моторы работают на малых оборотах.

– Михаил Васильевич, вот замечательная площадка! – кричит кто-то неистовым голосом.

– Товарищ командир, садись на мою льдину – вот она! – кричит другой.

– Подождите, здесь их много!-отвечаю я.

Мое внимание привлекает просторная льдина продолговатой формы.

Мелькает мысль: «Мы шли со встречным ветром, значит ветер будет дуть вдоль льдины. Сесть можно».

Ко мне подходит Отто Юльевич.

– Нашли?..

– Да, - отвечаю я, делая крутой разворот и указывая глазами на льдину.-Вот эта, мне кажется, встретит нас гостеприимно.

– Хороша!-говорит Михаил Сергеевич.

Шмидт внимательно смотрит на ледяное поле. Подходит Спирин.

Он предлагает снизиться метров до двадцати и пройти над льдиной бреющим полетом.

Все смотрят вниз. Даже механики оставили свой пост – перестали собирать антифриз: теперь можно не беспокоиться! Долетели!

Одному только Симе Иванову не до льдины. Он исправляет свою рацию. Она испортилась в самый неподходящий момент. Сима слышал, как его непрерывно вызывала Москва, вызывал Рудольф… и не мог им ответить. А главное, не мог сообщить о том, что мы достигли полюса.

Понимая переживания радиста, Иван Дмитриевич сказал шутливо:

– Смотри, браток, вон Водопьянов хочет сесть на мою льдину!

Но все попытки отвлечь Симу были напрасны.

Я снизился метров на пятьдесят, стараясь не заходить далеко, чтобы не потерять из виду намеченную площадку. Ориентируясь по узкому разводью, черневшему между льдинами, опустился еще метров на двадцать и пошел бреющим полетом.

Впереди показалась огромная гряда торосов. За ней должна начаться выбранная мной льдина.

– Вот она!-крикнул я Спирину и Бабушкину. – Смотрите!

Хаотические нагромождения торосов сплошь окружали льдину; она напоминала средневековую крепость, обнесенную высокой, неприступной стеной.

Льдину покрывали редкие пологие ропаки разной величины, а среди ропаков была ровная чистая площадка, примерно семьсот на четыреста метров.

Пролетая над площадкой, мы заметили заструги, такие же, как на островах Земли Франца-Иосифа или в тундре. Судя по торосам, лед был толстый, многолетний.

Развернувшись еще раз, я снова прошел над площадкой. Спирин открыл нижний люк штурманской рубки и приготовился по моему сигналу бросить дымовую шашку. Горит она всего полторы минуты; за это время нужно успеть сделать круг и, определив по дыму направление ветра, пойти на посадку.

Спирин бросил шашку в том месте, где самолет должен коснуться лыжами льда.

Я быстро развернулся, зашел против ветра (как я и предполагал, он дул вдоль площадки) и снизился еще метров на десять.

С огромной быстротой подо мной замелькали торосы, вот-вот задену их лыжами.

Кончилась гряда торосов. Впереди ровная площадка. По белому снегу навстречу стелется черный дым. Прошу Бабушкина, как только самолет коснется снега, дернуть трос и раскрыть парашют, служащий воздушным тормозом.

Убираю газ, подвожу самолет на посадку. Медленно тяну штурвал на себя; машина опускает хвост, секунды две идет на высоте примерно одного метра… Резко беру штурвал на себя. Самолет мягко касается нетронутой целины снега. На всякий случай выключаю моторы – вдруг не выдержит льдина и машина провалится…

Бабушкин дергает за трос, парашют раскрывается. Самолет катится вперед и не проваливается. Снова включаю моторы: раз уж садиться, так по всем правилам – с работающими моторами.

Пробежав двести сорок метров, самолет останавливается.

21 мая, 11 часов 35 минут…

Мы и не заметили, как оказались в объятиях друг у друга.

А еще через минуту мы ступили на полюс.

Шестнадцать дней на льдине

Спирин и Федоров тут же занялись астрономическими наблюдениями и вычислениями. Они ловили солнце, которое на мгновение появлялось в разрывах облаков, – уточняли место посадки. Механики возились около самолета, закрывая чехлами моторы. Иванов и Кренкель налаживали радио, а все остальные устанавливали радиомачту.

Мачту установили быстро, но радисты доложили, что бортовой передатчик работать не может – сгорел умформер. Мы тут же приступили к выгрузке радиостанции Кренкеля.

Через час на льдине уже стояла раднопалатка, на мачте была натянута антенна. Но тут возникла новая задержка: на морозе разрядились аккумуляторы. Надо было снова заряжать их.

Тем временем в Москве и на острове Рудольфа десятки радиостанций шарили в эфире, ловя наши позывные. Шевелев получил правительственную радиограмму с распоряжением приготовить остальные три корабля и при первой возможности вылететь на поиски самолета «СССР Н-170».

Три машины стояли в полной готовности, но погода на Рудольфе испортилась, и лететь на поиски было невозможно.

Богданов и Стромилов, надев наушники, напряженно ловили на два приемника малейшие шорохи в эфире. В радиорубку набилось полным-полно народу. Марк Иванович, нервно затягиваясь, курил папиросу за папиросой. Изредка тишину нарушал чей-нибудь шопот. Говоривший ни к кому не обращался – он просто размышлял вслух.

– Что случилось?-недоумевал Мазурук.-Начали передавать радиограмму, и вдруг на полуслове как ножом отрезало. Не могла же машина развалиться в воздухе…

Снова в рубке тихо. Но через несколько минут тишину нарушает приглушенный голос Алексеева:

– По всей вероятности, испортилась радиостанция. Впрочем, что там могло случиться? Если отказала динамка, то ведь у них есть запасная…

– Довольно гадать!-взмолился Шевелев.-Не мешайте радистам слушать.

Но Марка Ивановича самого одолевают тысячи догадок, и он тоже шопотом начинает делиться с товарищами своими соображениями.

– Почему же не могло испортиться радио?-спрашивает он. – Сгори обмотка умформера, и точка. Станция вышла из строя.