Путь пантеры
Шрифт:
В комнатенке, где кроме него еще ночует Пабло с мальчишкой Даниэлем, никого. Он один. Он может полюбоваться на крылья. И даже примерить их.
Продел руки в проволочные петли. Крылья оказались за спиной. В маленькое треснувшее зеркало глядел Хавьер на себя, и у него становилось хорошо на душе.
Приблизил лицо к зеркалу и скорчил рожу. Показал себе язык. Беззвучно расхохотался. В улыбке не хватало шести зубов – выбили в стычке на свалке. Неужели он жил на свалке? А теперь вот живет в людском доме, среди людей. В семье. Спасибо сеньору Торресу.
Взмахнул руками.
– Я когда-нибудь отсюда на них улечу. Я ангел.
«Только никто об этом не знает».
Смотрел на свое лицо. Гримасничал. Потом застыл, благостно руки на груди сложил. Настоящего ангела изобразил. Получилось.
«Я летал над свалками, над отбросами и гостил во дворцах королей. Я никогда не умру. Я вижу время».
По лестнице простучали каблучки. Хавьер не успел сорвать крылья с плеч. Дверь распахнулась, на пороге – Фелисидад. В руке у нее резиновый песик, смешная игрушка.
– Даниэль!
Увидела крылатого Хавьера и застыла.
Хавьер задрожал всем лицом. Развел руками. Беззубо, глупо улыбался.
– А я хотел… сюрприз…
– Хавьерито! Я никому не скажу!
Подбежала слишком близко, тормошила. Обнимала за плечи одной рукой. Пальцами другой нажимала на пузо резинового песика, и песик попискивал.
– Правда не скажешь?
– Правда. Какие хорошенькие! Купил?
– Сам сшил. У Лусии нитки украл!
– Ух, молодец!
Взяла песика в зубы. Обеими руками мяла марлю, глядела на просвет. Смуглое лицо, россыпь смоляных пружинных волос просвечивали сквозь белую призрачную сеть.
«Она не знает главного. Я ангел. И она ангел. Мы оба ангелы. Я сошью вторую пару крыльев. Для нее. И мы оба улетим».
Взял в руки, отогнул одно крыло. Приложил марлю к лицу. Так, через марлю, придвинул лицо к Фелисидад. Она не отшатнулась. Просто засмеялась. Красиво смеялась!
И ему стало очень больно.
Хотел порвать марлю. Пальцы скрючились. Прогрызли в марле дырки, как мыши. Фелисидад выплюнула песика, игрушка упала на пол, и шлепнула Хавьера по рукам горячей ладонью.
– Эй! Не порть сюрприз! Это мои крылья! Это мне подарок!
– Правильно, – раскрыл рот, и глаза круглые. – Твои! А как узнала?
– Почувствовала!
– А песика мне принесла?
– Нет. Даниэлю!
Фелисидад вертелась перед ним, хохотала над ним, завлекала, соблазняла, утекала черным ручьем. Всем телом говорила ему: да я не для тебя, юрод, дурачок со свалки.
«И правда. Кто я такой? Приживал несчастный. А она, она дочь хозяина. Ей найдут хорошего жениха. Достойного. А я, я недостоин».
– Где Даниэль?
– Пако пошел с ним в зоопарк. Даниэль хотел поглядеть на носорога.
Фелисидад хотела убежать. Хавьер поймал ее за руку. Крепко пожал – и в страхе выпустил.
– Эй! Ты мне руку искалечил!
Дула на пальцы, рукой трясла. Каблуком притопывала.
– Ну, извини. Больше не буду.
Встал перед ней на колени. Марлевые крылья смешно тряслись, будто он плакал, и спина корчилась и тряслась в рыданьях.
Фелисидад положила руку ему на голову. «Как королева, а я слуга», – подумал он благоговейно.
Так, стоя на коленях, он и спросил
ее:– Хочешь, я расскажу тебе, как ты умрешь?
– Эй! – крикнула Фелисидад. – Замолчи!
Хавьер и не думал молчать. Слова текли из него, как сок из разрезанной агавы.
– Ты умрешь в родах. Ты родишь живого, хорошенького мальчика, а сама…
– Заткнись!
Она испугалась по-настоящему.
– Не от меня, жалко.
– Дурак!
Ее рука замахнулась. Пощечина умерла в воздухе.
Слезы текли по щекам Хавьера. Рот смеялся. Дыры в зубах чернели.
– Ты врешь! Я буду мать огромного семейства! И у меня будет лучший муж на свете!
Печальная, нищая улыбка взошла на лицо Хавьера. Взошла и надолго осталась там.
Так он стоял, глупо разведя руки, в изодранных белых прозрачных крыльях, и проволока позванивала на сквозняке, и шторы колыхались, и битое зеркало отражало пустоту распахнутой двери.
А ночью перед зеркалом у себя в комнатенке Фелисидад молилась. Она не хотела колдовать – она хотела молиться. Кому угодно! Божьей Матери Гваделупской! Богу Улитке! Да просто своей маме, Милагрос! Да просто… кому?
Богу? Она Его не знала.
Времени? Оно шло мимо, всегда мимо.
Звездному небу?
– Отведи от меня плохое! Отведи от меня смерть!
«Смерть», – сказал чей-то странный низкий, глухой голос в углу спальни. Фелисидад встала на четвереньки, выгнула спину. Прижалась лбом к глиняной плитке.
– Уйди…
Роса пошевелилась в кровати.
– Фели, Иисус-Мария, когда ты уляжешься наконец?!
Фелисидад умолкла. Ощупывала себя: живая, живая.
Глава 18. Пьян от любви
Ром, в стальном брюхе самолета, закрыл глаза. Стюардесса, идя мимо по проходу между кресел, все косилась на красивого русоволосого юношу: спит и спит, ни еды, ни питья не попросит, а от Атланты до Мехико три часа полета, можно и проголодаться.
Самолет накренился на правый борт. Заходил на посадку. Ром не открывал глаз. Он не спал. Перед глазами плыли формулы, чертежи, россыпи черных точек на белом – звезды в звездных каталогах. Каталог Гиппаркос, каталог Астромист. «Сколько буду жить, я не забуду, как бабушка мне пела. Как там бабушка? Окажусь в гостинице – сразу позвоню ей. Вчера у нее был такой веселый голос. Она обрадовалась моему звонку. Неужели нам остались из всей любви только голоса?»
Под крылом плыли в синей тьме огни. Он не видел огней глазами – он их воображал. Видел сердцем. Сердце билось ровно, полно. Когда оно так билось, он о нем забывал.
«Мы тоже огни. Мы горим. Вспыхиваем. Гаснем. Какая разница, сколько ты живешь – полсотни лет или полсотни тысячелетий? Звезды живут миллиарды лет и все-таки умирают. Но прежде чем умереть, они вспыхивают. Вот где чудо. Значит, счастье – во вспышке? А не в том, чтобы растянуть ее надолго, на целую вечность?»
Он не отстегивал ремень до полной остановки двигателей. Его затрясли за плечо. Он открыл глаза. Стюардесса обеспокоенно наклонилась над ним, спрашивала по-английски и по-испански: