Путь шута

И совершаю одну из самых больших ошибок, которые только можно себе представить.

Разумеется, все мы здесь (ну или почти все, не считая таких зеленых новичков, как Тарас) профессионалы. У каждого отслужившего в корпусе больше года накапливается определенный опыт, добытый потом (чаще) или даже кровью (реже), который, как правило, служит хорошей гарантией от совершения новых ошибок. Как правило. Потому что по-настоящему от ошибок не застрахован никто. Даже профессионалы.

Существует инструкция, строго-настрого запрещающая офицеру военной полиции корпуса осуществлять оперативно-розыскные мероприятия в одиночку. Проще говоря, всюду следует ходить с напарником.

Отправившись в Тирану один, я ничего не нарушил, по крайней мере формально, — обед с Эмилом не подпадает под определение «оперативно-розыскной работы». А вот визит к родителям подозреваемого в убийстве именно этой самой работой и является. Всего-то и нужно — снова зайти в комиссариат и попросить у Поля любого свободного на данный момент полицейского себе в помощь. Но я этого не делаю. Во-первых, мне не хочется в очередной раз просить об одолжении тиранских коллег, особенно после прокола с Тарасом, о котором, разумеется, все уже знают. Во-вторых, я тороплюсь. Одно дело — искать кого-то, кто скрывается только от тебя, и совсем другое — идти по следу того, за кем гоняются еще десять человек. Поневоле просыпается охотничий азарт.

Называя вещи своими именами, я делаю большую глупость.

В бортовом компьютере моей машины имеется карта Тираны с оптимизатором поиска маршрута, так что рруга Курри, где проживает семья Хачкай, я нахожу быстро. Мрачноватое местечко, с частично разрушенными, частично укрепленными на манер средневековых крепостей домами, остовами сгоревших машин, глубоко ушедшими в зияющие в асфальте ямы, чахлыми скверами, в которых кучкуются тощие оборванные подростки, и, разумеется, растрескавшимися бетонными яйцами старинных дотов. Я специально проезжаю мимо нужного мне дома и останавливаю машину чуть дальше, там, где из земли торчат покореженные металлические столбы. Выхожу, активирую замок и электронного сторожа — теперь при попытках открыть машину злоумышленник будет получать удар током. По чести сказать, это мало кого останавливает — угонщики давно уже работают в резиновых перчатках, — но против мелкой шпаны помогает.

Я не торопясь иду по улице, как бы невзначай поглядывая по сторонам. Народу в этот час здесь немного: греется на солнышке старик с худым пятнистым лицом, шествует, переваливаясь с боку на бок, толстуха в бесформенном платье и грязном платке, сидит за раскладным столиком торговец сигаретами. К нему я подхожу; мне приходит в голову, что отец Ардиана наверняка курит — в этой стране курят почти все мужчины — и для налаживания контакта можно угостить его сигаретой. Ассортимент уличного торговца поражает воображение — на ободранном пластиковом покрытии выложены едва ли не все европейские и американские марки сигарет. Разумеется, то же самое можно встретить и по другую сторону Адриатики, в любом крупном итальянском магазине, вот только цена там будет раз в пять выше. Все это табачное изобилие попадает в Албанию контрабандой; мы с ней, разумеется, боремся, но спустя рукава. Мне даже иногда кажется, что для никотиновых королей Запада существование таких стран, как Албания, просто дар божий. Курильщиков в ЕС становится все меньше и меньше, так что поневоле будешь рад даже таким рынкам сбыта. Конечно, товар здесь по большей части ворованный, но я почти не сомневаюсь, что это воровство осуществляется с молчаливого согласия табачных корпораций.

Заплатив пятьдесят центов за пачку «Кэмела», я все той же ленивой походкой направляюсь к дому номер шесть — панельной пятиэтажке, такой же серой и безрадостной, как и прочие строения на рруга Курри. Дверь квартиры Хачкаев на третьем этаже распахнута настежь. Я на всякий случай стучу по косяку и вхожу. Зеркало в прихожей завешено черной тканью, из глубины квартиры доносятся монотонные завывания, пахнет какими-то приторно сладкими благовониями. Навстречу мне выбегает какая-то женщина, с ног до головы закутанная в черное, сквозь прорезь в платке блестят влажные глаза. Я предъявляю удостоверение и объясняю, что хотел бы поговорить с отцом и матерью Ардиана.

— Это невозможно сейчас, — отвечает женщина на довольно приличном английском. — У нас большое горе, умер брат Ардиана, Раши. Мать не может… не в состоянии…

— А отец? — спрашиваю я.

Она мотает головой.

— Его нет здесь. Извините, господин полицейский, но вам лучше прийти после похорон.

— Мне необходимо поговорить с ними сейчас, — повторяю я сухо. — Потом может быть слишком поздно. Вы родственница?

— Соседка. А вы, наверное, ищете Ардиана?

— Почему вы так решили?

— Потому что его все ищут. Так вот, если вы за этим пришли, то я вам скажу — не тревожьте людей понапрасну, они и сами не знают, куда их сыночек подевался. Ой, горе — одного сына убили, второй пропал… Господин полицейский, послушайте меня, не трогайте их сейчас, им ведь и так плохо… А где Ардиан — никто не знает, это я вам чистую правду говорю, он вообще парнишка скрытный был, никому ничего не…

— Почему «был»? — перебиваю я словоохотливую соседку. Она непонимающе смотрит на меня.

— Ну так ведь он же пропал, — неуверенно бормочет она. Звучит это неубедительно.

— Где я могу найти отца Ардиана? — спрашиваю я, воспользовавшись ее замешательством. — Вы сказали, что его здесь нет. Где же он?

— На работе, верно, где ж ему быть еще… — От волнения она слегка заикается. — Он на акведуке работает, это за городом, где водохранилище…

Рыдания за стенкой на мгновение стихают, затем возобновляются с новой силой. Женщина вздрагивает и укоризненно качает головой. «До чего же тупым нужно быть, чтобы прийти к людям, у которых такое горе!» — говорит ее взгляд. Что ж, возможно, это не такая уж хорошая идея — устраивать допрос на поминках. Я прощаюсь с надеждой поговорить с родителями Ардиана и коротко киваю женщине.

— Примите мои соболезнования, — говорю я, поворачиваясь к дверям. — Всего хорошего.

Выхожу на лестницу, чувствуя себя полным идиотом. В самом деле, имело ли смысл затевать этот визит в столь неподходящий момент? Безусловно, в любой европейской стране полицейского, пришедшего в дом, где произошло убийство, ожидал бы совсем другой прием, но ведь я нахожусь в Албании. Возможно, мне еще повезло, что меня так мягко отшила эта закутанная с ног до головы в черное соседка: будь на ее месте какие-нибудь крикливые тетки, могло бы дойти и до рукоприкладства…

Интересно, спрашиваю я себя, почему это она так разволновалась, когда я спросил, где отец Ардиана?

Если рассуждать логически, а полицейский только так и должен делать, волноваться ей в общем-то не из-за чего. Конечно, странно, что отец семейства идет на работу в тот день, когда убили его сына, но, может, у них на акведуке такие драконовские порядки. В любом случае это не повод, чтобы часто хлопать ресницами, заикаться и прятать глаза. Значит, причина здесь совершенно в другом, и заключается она, скорее всего, в том, что соседка сказала мне неправду.

Отец Ардиана отнюдь не на работе. Может, он лежит в соседней комнате, упившись вусмерть, может, разыскивает убийц своего сына с оружием в руках; во всяком случае, истинного положения вещей мне узнать не удастся. Если только…

Я круто разворачиваюсь и в два прыжка преодолеваю лестничный пролет, успев просунуть носок ботинка в щель уже закрывающейся двери.

Женщина отшатывается, глаза ее блестят влажно и испуганно. Я оттесняю ее на несколько шагов в глубь прихожей и, наклонившись к закутанному лицу, страшным шепотом спрашиваю по-албански: