Путь солнца

Последние слова он произнёс с раздражением, которое поднялось в мужчине откуда-то изнутри, покрыло лицо серой мрачностью и погасило в глазах краску неба, теперь бледно-розовую: солнечный шар наполовину утонул в земле.

Оба помолчали. Всё так же глядя на запад, но уже с разными чувствами оценивая закат.

– Нет!
– вдруг решительно возразила девочка и обернулась.
– Вот смотрите: пока оно идёт над землёй, оно же светит, обогревает всё на земле! Поэтому и растут деревья, живут люди, звери! А не светило бы - ничего не было бы! Жизни не было бы!.. Пусть оно другое назавтра, как вы говорите, но и другое тоже всё согреет, и жизнь не исчезнет!

Старик удивился:

– Хочешь сказать, что смысл жизни - согреть мир...в свою очередь?.. Один пожил, осветил, согрел - ушёл из жизни, за ним другой. Так и сохраняем землю и людей?

– Наверное. Разве вы ничего в жизни хорошего не сделали?.. Вам вон сколько лет...

– Да сделал, конечно...
– растерялся мужчина от такого веского упрёка.
– Дети есть, внуки тоже... Почти твоего возраста... Работал честно, уважали. И сейчас консультирую, когда зовут помочь...Зла большого, вроде, никому не сделал...

– Вот видите!

– Ну, ты даёшь. Всё разъяснила... Слушай, юный исследователь солнца, а сама не боишься вот так закатиться?
– он кивнул на узкую бледно-жёлтую полоску.
– Через много-много лет?

Девочка явно смутилась, и он это заметил. Обратил внимание и на другое: она не стала опять поворачиваться туда и смотреть на исчезающее солнце.

– А я повыше поднимусь! Чтоб светить ярче и - всем-всем-всем!.. И чтоб потом необидно было исчезнуть!

От стоянки долетел крик: девочку звали по имени, и оба туриста - молодой и пожилой - пошли к своим.

Долбящий

– ... Короче, раствор там очень крепкий. Добротно делали... гады...

– Не спеши с базаром, желторотый! Может, наш брат зэк штукатурил!

– С какого б это?.. Нашим - западло.

– Так не сейчас же! При Сталине или работай, или вышка!

– Блатные и при Сталине не работали... Разве пятьдесят восьмая...

– Вот-вот!

– Да обождите вы с этим Сталиным. Дайте человеку объяснить... Базарь, Долбящий.

– Только короче и без "короче"!

Долбящий, парень лет двадцати пяти, который только что вылез из-под кровати в углу камеры, начал подробно рассказывать о своём поединке со слоем штукатурки, покрывающей кирпичную кладку. Когда три дня назад он переступил порог "хаты", в которой предстояло дожидаться суда, старшие, уголовники с двумя-тремя "ходками", даже устроили маленькое совещание, посвящённое вновь прибывшему. Не то, чтобы они затруднялись с определением места и роли гражданина Макарьева, просто им интересно было поразвлечься решением чужой судьбы, интересно было попугать новенького какой-нибудь унизительной "должностью" да и как не воспользоваться возможностью обсудить что-то свеженькое, когда обговорено уже всё, начиная от перспектив уголовных дел каждого из обитателей камеры до ярких впечатлений из раннего детства, вроде угона велосипеда у соседского мальчика-очкарика.

Макарьева определили долбящим, и название занятия стало его "погонялом", кличкой. Правда, некоторые насмешливо окликали его как Короче за часто произносимое бессмысленное междометие, но это только некоторые. А на первое место для новенького вышла задача за два месяца предварительного заключения проковырять-продолбить дыру в стене, чтобы установить прямую связь с соседями по несчастью. Долбящему вручили орудие труда - заточенную ложку, указали место, где отверстие трудно будет

заметить в случае шмона, и хлопнули по плечу, благословляя на важное и интересное дело.

О своих старых, тоже интересных делах Макарьев частично поведал в первый день заселения. Частично - потому что этих дел у него за последние лет десять было столько, что проще пересказать "Войну и мир". До ареста средствами для существования служили для него пенсии. Чужие. Днями и неделями Макарьев с напарницей выслеживали одиноких и желательно наивных и бесхитростных старушек, потом являлись к ним под видом то соцработников, то помощников депутата и, отвлекая красивой болтовнёй, обворовывали: "Короче, где-то у каждой второй лавэ отхватывали"... Со временем коллеги-мошенники ограничили пространство "работы" шустрой парочки одним районом города, а потом конкурентная борьба привела к тому, что их "сдали" свои же, и вместо очередной добродушной бабушки с чаем и печеньем их ждали "мусора" с наручниками.

– И тут шмара моя кричит: "Живой не дамся!", всех распихивает и - прыг в окно, которое в подъезде! Оно там открытое было!..
– рассказывал Макарьев про своё последнее "дело".

– А ты как же? Сиганул бы за нею. По-пацански, - смеялись сокамерники.

Макарьев смущался своего неблагородного поступка, но потом вспоминал:

– А толку? Второй этаж всего. Внизу нас тоже пасли. Эта дура даже ногу не сломала...

– ... Я в трёх местах пытался штукатурку протереть. Бесполезно, - продолжал объяснять Долбящий.
– А вот тут, с полметра от ножки, - он показал на кровать, - нашёл-таки хорошее местечко. Штукатурка более-менее податливая. Короче, за полчаса сантиметр сделал. Может, даже больше.

– Дошёл до кирпичей?

– Пока нет. Думаю, ещё немного осталось. Хорошо будет, если кирпичи какие-нибудь бракованные шли. Чтоб кололись и крошились. Тогда день-два - и готово... Братва там, за стеной, наверное, уже слышит, что мы долбим. Может, пойдут навстречу, тоже человека поставят?..

– Ты, Короче, стену не завали! А то похоронишь нас до времени!

– Может, и поставят. У них тоже место подходящее...

В очередной раз на игру в карты накладывалось вялое обсуждение того, куда выйдет их дыра в соседней камере. При стандартном расположении "мебели" место это знали почти точно, но надо же было о чём-то поговорить. Долбящий, чтобы отдохнуть и подольше посидеть на полу, опершись спиной о кровать, вежливо вставлял в разговор фразы, которые затягивали обсуждение. Рассуждали о необходимом для устного или письменного общения диаметре дыры, о преимуществах дыр, "парашютов" и прочих способов передачи информации внутри тюрьмы. Наконец, Долбящий опрометчиво высказывал мнение о том, что ему больше подошло бы для работы крепкое, острое "перо", вроде того, что имелось у него "на воле", и хитреца загоняли под кровать.

– Чтоб долбил, как перфораторка!

– Только без шуму, богодул...

К вечеру показался кирпич. Небракованный. Тёмно-красный и крепкий. За ужином поговорили о том, не лучше ли было, если б Долбящий попал между кирпичами. Половина камеры высказалась за то, что раствор мог оказаться крепче кирпича. Некоторые вспомнили подобные попытки долбления из своей биографии и надавали Долбящему множество полезных советов. Он всё запоминал, выражал благодарность, но про себя сознавал, что ковырять стену будут не советы братвы, а ложка в его руках.

Все последующие дни шла борьба Долбящего с первым кирпичом. О свойствах алюминия, обожжённой глины, вредном воздействии на организм пыли, духоты и однообразной позы молодой заключённый мог бы теперь рассказывать часами. Но ему давали только несколько минут. С большей охотой сокамерники выслушали личную историю Макарьева, не связанную с преступлениями. Удивило и позабавило товарищей по несчастью то, что парень вырос в благополучной, интеллигентной семье, хоть и без отца, но с мамой-музыкантшей.